Отцы наши

Этого направления атаки Катрина боялась больше всего. Она подозревала, что она действительно эгоистка, возможно чудовищная. Но она знала и то, что должна двигаться вперед, что ей нужно свалить, как говорила Джилл. Она была рада, что проявила предусмотрительность, нашла комнату заранее, внесла хозяйке залог из своих сбережений и договорилась о переезде на следующей неделе. Иначе она вряд ли смогла бы справиться с подобными обвинениями.

— С тобой все будет хорошо, мама, — сказала Катрина, стараясь говорить весело и ободряюще. — Я буду приезжать на выходные, а иногда могу и в будни заезжать на ужин.

— Ты не сможешь сюда добраться. Даже и не надейся, что я поеду в Глазго, чтобы тебя забрать.

— Я сяду на автобус, — отвечала Катрина.

— Я и с остановки тебя забирать не буду.

— Я дойду пешком. Честно говоря, мам, ты и не заметишь, что меня нет.

Мама начала громко плакать, а когда Катрина попыталась ее утешить, отпихнула ее, нечленораздельно говоря что-то про то, какая Катрина эгоистка, и что она не сможет жить одна в городе, что она не справится, и что, скорее всего, ее в первую же неделю изнасилуют и убьют.

— Ты даже готовить не умеешь, — заключила она, и Катрина, готовившая для них обеих с одиннадцати лет, не стала спорить.

— Я справлюсь, — ответила она.

— Но что со мной будет?

— С тобой все будет в порядке.

— Как ты можешь так со мной поступать?

— Я буду все время навещать тебя, — повторила Катрина. Она знала, что совершает ужасное преступление, и возбуждение от новой работы — ей казалось, что это первое настоящее достижение в ее жизни, — полностью испарилось. Но все равно она была решительно настроена довести дело до конца. Возможно, это был первый настоящий признак того, что у нее есть собственная личность. И она едва ли могла жалеть об этом; она начинала понимать, как сможет выжить.

Ее новой комнатой была маленькая спальня в доме вдовы средних лет в западной части Глазго, не слишком далеко от офиса «Геральд». До работы Катрине было ехать всего пятнадцать минут на автобусе, и какой роскошью казалось ей то, что можно спокойно собираться в собственной комнате, красить губы розовой помадой, не выслушивая маминых насмешек, и без помех завтракать. Ее хозяйка была женщиной суровой и властной, но в общем оставила Катрину в покое, когда убедилась, что она не из тех, кто будет водить к себе мужчин или нарушать правила пользования кухней и ванной.

В двадцать лет Катрина впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой. Ей нравилась ее работа, нравилось бывать в офисе, нравились общая атмосфера трудолюбия и шутки, которыми она обменивалась с другими. Ее старшие коллеги мужского пола в основном хорошо к ней относились, хотя и немного покровительственно: кое-кто иногда просил ее сделать чай, как будто она была секретаршей (и Катрина обычно соглашалась, потому что ей было неловко просить кого-то из настоящих секретарш самим это сделать). Кроме того, Катрина обнаружила, что умеет смешить людей. Она оживлялась, когда рассказывала истории, становилась более непринужденной и раскованной и зачастую, как оказалось, преувеличивала. С некоторыми из коллег она подружилась, и время от времени они вместе после работы ходили в паб.

С сестрой после переезда в Глазго она нечасто виделась. У Джилл и Криса родился ребенок, так что Джилл занималась новорожденным сыном, а Катрина — своей новой жизнью. Сначала она навещала маму каждые выходные, потом — через выходные; Катрина думала, что мама станет из-за этого поднимать много шума, но она, казалось, тихо смирилась со всем, как будто сознавая, что битва проиграна.

И вот, в возрасте двадцати двух лет наконец сбежав от мамы, Катрина зашла в паб в Вест-Энде в Глазго и встретила там Джона.

2

Наверное, Джон был прав, когда позже говорил, что она стремилась выйти замуж, но тогда она это вряд ли осознавала.

Хотя она любила ту маленькую уютную жизнь, которую себе устроила, у нее все равно оставалось такое чувство, будто она в бегах. Она жаждала стабильности, покоящейся на прочных основаниях.

Был вечер четверга, отвальная одного из коллег Катрины в пабе, где они никогда раньше не были («Для особого случая нужно другое место», — решил кто-то, и они выработали план).

Джон в свои двадцать пять был не сказать чтобы симпатичным, но с приятным лицом. У него были темно-карие глаза, нравившиеся Катрине, и хотя он был не особенно высоким, с широким ртом, а передние зубы у него были немного большие, Катрине его внешность казалась привлекательной. Некоторые из ее коллег-мужчин подкатывали к ней, с тех пор как она стала работать в «Геральд», но она приноровилась их отшивать, вежливо и застенчиво, очень стараясь никого не обидеть. Она благоразумно обозрела их ряды и решила, что никто из них не годится ей в бойфренды. В любом случае большинство из них были женаты.

Позже Джон говорил ей, что она была самой красивой женщиной, кого он только видел вживую, и Катрина смущалась, но была благодарна за такие слова.