Отцы ваши – где они? Да и пророки, будут ли они вечно жить?

– Томас, ты же сам знаешь, что мы не можем собрать всех смятенных молодых людей и послать их в какую-нибудь даль. Если б я даже согласился с тобой, а я с тобой согласен – хотя бы отчасти. То есть, именно поэтому столько солдат остается в армии и почему столько заключенных в итоге возвращается в тюрьму. Не по нутру им приличное общество. Им скучно, и они себя ощущают в клетке.

– Но тут нет зримого плана, сэр.

– Какого плана?

– Любого плана. То есть, разве вся Австралия не для этого была? Некая колония заключенных. Такое мы б могли устроить на Луне. Мне вообще хотелось бы съебаться с этой планеты и отправиться на следующую, но этого никак не устроить. И Дону тоже. Ему не место было в порядочном обществе после того, что с ним произошло.

– Я не понимаю. После того, как он умер?

– Нет, раньше. Я всегда чуял, что произойдет. Я знал: случится что-то, только не знал, что. То есть, тогда-то мне замысел всего этого впервые в голову и пришел. Мы, бывало, колобродили тут на базе. Катались через эти постройки на великах, а когда стали старше, сидели здесь и пили, и когда Дон немного перебирал, а он пару раз на просушку попадал, я, бывало, думал: типа, если б я мог его просто приковать внутри одной такой постройки на некоторое время, типа, чтоб он в безопасности побыл, чтобы просох, то, возможно, и выкарабкался бы.

– Ладно. Это я понимаю. Правда понимаю.

– Но он же вечно болтался где-то там. В мире снаружи. Делал не то, никогда не занимался тем, что я ему велел. Я-то всегда знал, чем ему нужно заниматься, и готовил ему пошаговую инструкцию, даже записывал ему эту хрень. Я план составлял! На два года, на пять. А он даже не пытался. Я не мог заставить его ничего делать. Не мог держать его на просушке. Не мог его запереть. Знаете, однажды я его в тюрьме на месяц бросил, залог вносить не стал, поскольку решил, что это принесет ему пользу? Тюрьма – самое надежное место.

– Иногда так оно и есть.

– Уверен, он был бы жив до сих пор, если б я раньше об этом подумал, привез бы его сюда и просто запер здесь в какой-нибудь постройке, пока он бы не пришел, блин, в себя.

– Это я тоже понимаю. Знакомая для меня территория.

– Я просто злюсь на себя, что не придумал это раньше.

– Приковать дружка своего к свае.

– Ну да.

– Но ты же понимаешь, что это не долговременное решение.

– А что тогда?

– Не знаю. Реабилитация? Терапия?

– Ладно вам. Это несерьезно.

–

– Ну правда, почему у нас нет какого-нибудь плана для таких людей? Наверное, главный план правительства – их всех запирать, и мне ясно стремление держать их отдельно от воспитанного общества. Это я понимаю. Но есть же парни, как я и Дон, кто на самом деле ничего плохого не совершил, и есть солдаты, вроде тех, с кем вы бок о бок воевали, – они возвращаются с этими ужасными затеями и убойными навыками, и никому из нас места не находится. Мы полазали по глухомани и попробовали сырое мясо, а теперь не способны сидеть за столом и пользоваться приборами. Нам должно где-то быть место. Вот такое на самом деле помогло бы. Тут 28 000 акров, граничит с океаном. Почва достаточно плодородная. То есть, отведите эту землю людям вроде нас, и спорить готов – преступность в этой стране сократится вполовину.

– Где мы, ты сказал?

– Этого я не могу вам сообщить.

– Томас, какая разница?

– Ладно. Мы в Форте-Орд.

– Форт-Орд? Это возле Монтерея?[12]

– Вы бы все равно вычислили, сэр. На побережье Калифорнии только одна база таких масштабов.

– Блин. Я здесь в учебке был. Тебе известно, что это место открыто для публики? При первом свете сюда туристы с рюкзаками придут.

– Видите, как это грустно.

– Что именно?

– Что вы не знаете: это место закрыто. Его заперли на все обозримое будущее. Бюджет срезали. Ворота с трассы заперты. Я просто замок отчикал болторезом и новый поставил.

– И в урезывании бюджета тоже я виноват.

– Ни у кого не было ни на что плана. Думаю, вот это как раз и сокрушает, от этого мы все с ума сходим. Мы все думаем, что управляет кто-то очень умный, тратит деньги, составляет планы для наших школ, парков, вообще всего. А оказывается, что там такие парни, как вы, которые такие же парни, как я. Ни у кого, блядь, ни малейшего понятия.

– Так мы тут одни?

– Я тут много дней ни души не видел.

– Прекрасное местечко.

– Вы, вероятно, хрустальную травку там не видели, а она повсюду, десятка расцветок. Смотрятся так, будто везде дурацкой радугой наблевали. И свет здесь такой белый, такой невесомый и белый. Что-то во мне хочет остаться тут навсегда.

– Но чем дольше ты нас тут держишь, сынок, тем вероятнее ты здесь умрешь.

– В смысле, они меня тут убьют.

– Сынок, ты же должен понимать, что такова отчетливая возможность.

– Я знаю.

– И она все больше растет.

– Ага, знаю.

– Чем дольше ты нас тут держишь, тем больше это становится почти определенностью. Они тебя точно найдут. Это, к черту, как пить дать. Затем они устроят облаву. И поскольку тут никто не смотрит, в глуши этой, черт, какой-нибудь снайпер просто потехи ради может отстрелить тебе башку.

– Я знаю, знаю.