Отцы ваши – где они? Да и пророки, будут ли они вечно жить?

– Томас. Вы умный парень. И с учетом того, что вы приковали меня к свае, я знаю, что вы понимаете про нравственные выборы, что слегка в стороне от проторенных троп. Поэтому я надеюсь, вы поймете и то, что́ я имею в виду, когда говорю, что на свете изрядно серого. Не самое расхожее мнение, конечно же, но почти весь мир – серая зона. Я знаю, что если мужчина разок тронул мальчика за попу, на него могут повесить ярлык педофила навсегда, но это одновременно несправедливо. Мы утратили чуткость к оттенкам.

– Мы утратили чуткость к оттенкам? Мы утратили чуткость к оттенкам? Так вы об оттенках побеседовать желаете? Какое отношение эта хуйня имеет к оттенкам?

– Вы привезли меня сюда, поскольку допускаете, что, если я приглашал к себе ночевать мальчиков, я их насиловал. Но я этого не делал.

– Так зачем тогда звать их к себе домой? Я вот во что не врубаюсь.

– Томас, скажите мне кое-что. Вы женатый человек?

– Нет.

– Вы натурал?

– Да.

– Вы приводили женщин к себе в квартиру?

– Да.

– Вы с каждой из них занимались сексом?

– Что? Нет.

– Тогда зачем приглашать их домой?

– Дурацкая аналогия.

– Кто-нибудь когда-нибудь ставил под сомнения ваши намерения?

– Вы о чем это?

– Когда вы приводили их к себе домой, кто-нибудь когда-нибудь не понимал ваших намерений? Кто-нибудь когда-нибудь думал, что вы намерены совершить над ними насилие?

– Нет.

– Я так и предполагал.

– Идите нахуй.

– Но вы бы могли. Таково могло быть ваше намерение.

– Нет. Не могло.

– Но, возможно, что-то идет не так. Может, вы приводили к себе в квартиру двадцать женщин и, скажем, каждая встреча проходила безопасно и по взаимному согласию.

– Да. Все они были такими.

– Но что если двадцать первая встреча – нет? Что если при той единственной встрече вы оба были пьяны, и насчет взаимного согласия случилось недопонимание? А потом она вас обвинила в изнасиловании на свидании. Если вас арестовали, или судили, или просто обвинили в этом, тут же кажутся сомнительными и все прочие встречи, те двадцать, верно? Кто знает, каковы были ваши намерения. Может, вы всех тех женщин насиловали. Или, допустим, пытались. Для мира снаружи и для всех женщин, с кем в отношениях у вас было взаимное согласие, ваши намерения вдруг становятся неясны, даже задним числом. Для всех вдруг вы способны на что-то ужасное.

– Невозможно.

– Да конечно же возможно. Одного обвинения хватит, чтобы бросить тень на всю вашу натуру. Так обычно и бывает. Девяносто процентов тут – обвинение. Обвинением кто угодно может погубить кого угодно. И люди с удовольствием списывают человека со счетов, сваливают кого-то в кучу развращенных недолюдей. На одну личность меньше. Людей слишком много, мир чересчур люден. Нам дышать нечем, верно? А если некоторых сметем, дышать станет вольготнее. Каждый человек, кого мы выбрасываем, наполняет нам легкие свежим воздухом.

– Вы отвлеклись от темы.

– Не думаю. Вам бы понимать, что и вы сами жертва подобного мышления. Вы обо мне что-то услышали и привезли меня сюда, полностью рассчитывая, что я буду соответствовать вашему представлению о такой выброшенной личности. Но я не выброшенная личность, верно?

– Я пока не знаю.

– Но мы друг друга не ценим, правда же? Людей чересчур много. Слишком много людей в любом данном городе, в любой данной стране. Само собой, и на этой планете слишком много народу, поэтому нам так не терпится выкинуть их как можно больше. Дай нам любой повод – и мы их сотрем.

–

– А если на Земле нас останется всего десять? Что если было бы всего десять человек, из кого выбирать, кто должен помочь заново отстроить цивилизацию после какого-нибудь апокалипсиса?

– Ох господи. Вы к чему клоните?

– Клоню я вот к чему: если бы на Земле осталось десять человек, вы б наверняка не решили, будто я необязателен. Если я боролся с Доном и приглашал детвору к себе домой, вы б нипочем не решили, будто преступления эти настолько непростительны, что меня нужно услать. Я бы все равно пригодился. Вы б со мной поговорили, во всем бы разобрались. Но раз у нас столько людей, никакая личность столько не стоит. Можно выкашивать людей целыми грядками, будто они сорняки. И мы обычно так и поступаем – отталкиваясь от подозрения, косвенных намеков, паранойи. Целые классы людей. Включая и тех, кто смутно связан с педофилией. Их не судят по справедливости, их усылают прочь, а когда они пытаются вернуться, им даже жить нельзя. Они обитают под мостами, в палатках, сбившись вместе.

– Я не знаю, какое отношение это имеет к вам и мальчикам.

– Я не насильник. Вы предполагаете, что всех, кого приводил к себе домой, я намеревался насиловать. Но дело обстояло не так. Точно так же, как не так обстояло дело с вашим намерением заняться сексом с каждой женщиной, кто когда-либо входила к вам в дом. Улики у вас косвенные.

– Но зачем таскать детей к себе домой? Почему не встречаться с ними просто после школы?

– Почему вы не встречаетесь с каждой женщиной, скажем, в парке?

– Потому что я могу хотеть какой-то уединенности.

– Мне тоже уединенности можно?

– Не с детьми.

– Позволительно ли любому взрослому оставаться наедине с любым ребенком?