Отвага

— Здравия желаю! — ответил Броварич, пожав мне руку, потом повернулся к Моложаеву и Нагорному: — Здравия желаю!

Расспрашивать Броварича о поездке было, разумеется, нелепо. Я сказал, что он может быть свободным и идти отдыхать. Но тут же спохватился:

— Хотя, минуточку, пойдемте вместе, мне как раз нужно в расположение. Подождите, пожалуйста.

— Есть!

— Садись, Броварич, — сказал Нагорный. — Можешь курить.

— Спасибо. — Броварич взглянул на меня.

— Садитесь, садитесь.

Я старался одеваться побыстрей — боялся, чтобы Нагорный не начал задавать Броваричу нелепых вопросов, даже несмотря на то, что прекрасно знал, куда и зачем тот ездил.

Мы вышли. Небо было звездным, и морозило, надо признать, не по-апрельски.

— Его фактически убили, — сказал Броварич, когда мы отошли от дома. — Сопляки… Пьяные сопляки. Дикая история. И в то же время банальнейшая… Три пьяных сопляка, каждому лет по семнадцать, прицепились в автобусе к девчонке — официанткой она работала в столовой, недалеко от фабрики, где дед третий год гражданской обороной командовал. Ну он их попытался утихомирить. Вроде бы послушали, а когда вышел — подкараулили. Там от остановки до нашего дома пустырек небольшой… Били сволочи так, что он чуть больше суток прожил. Был на фронте, в окружении, в партизанах… Семь боевых орденов, два — уже после войны… И какие-то пьяные сопляки! Он, когда в сознание пришел, знаете, что сказал? «Вот как меня потомки и наследники отблагодарили…» Всех троих, конечно, взяли, суд будет. А человека нет.

Что я мог ему сказать?

— Знаете, что я решил? — спросил Броварич минуту спустя. — Отслужу и пойду в спецшколу милиции. Закончу ее — и в свой город. Это, товарищ лейтенант, окончательно. Считаю, что на данном этапе это тоже важно. — Фраза прозвучала слишком торжественно и от этого немножко нелепо. — В ПВО, конечно, дело почетное и нужное. Отслужу сколько положено. А потом — в милицию. Я этих сволочей… всю эту пьяную шваль… — Я почувствовал, что он стиснул кулаки. — Чтоб с корнем… Самбо как раз и пригодится. — Броварич круто развернулся ко мне: — Я там у нас потом в райком комсомола зашел. Даже в райкоме некоторые деятели пьют! А главная забота у них — удачней отрапортовать, выглядеть не хуже других. А чтоб воспитательная работа, борьба с пьянством, хулиганством… Наоборот, иногда даже замазывают, всякие такие случаи стараются огласке не предавать, чтоб карьеры себе не испортить и какой-нибудь очередной вымпел из области получить. Под видом советского гуманизма преподносят. Самый настоящий гуманизм в том, чтобы преступность искоренять.

Любой преступник прекрасно знает, что он совершает не ошибку, а преступление. А мы миндальничаем: товарищеский суд, общественное порицание, на поруки!..

— Решайте, конечно, все сами, — сказал я. — Главное, что вы не намерены отсиживаться в тылу, а идете на передний край. Это самое главное. Служба в милиции — это настоящий фронт.

Я отпустил Броварича отдыхать, посмотрел, как во взводе идет самоподготовка, зашел в пустую канцелярию батареи уточнить расписание на завтра. Настроение у меня было препаршивейшее.

Утром — как раз в день праздника войск ПВО — мне пришло сразу три поздравления: от отца (вместе с большим письмом), от Рины — открытка в красивом конверте, но написанная сухо и официально и… от кого бы вы думали?. Правильно: от Бориса Ивакина. Служит он недурственно, у начальства на хорошем счету — оно находит его весьма перспективным офицером и надеется в недалеком будущем и так далее и так далее — тошно читать. А в конце:

«Кстати — еду скоро в отпуск и собираюсь жениться. Подробности позже, когда будут совершены все формальности. Вот так, друг Игнаша! Идем вперед и выше!»

Есть такие люди, которые письма пишут только, когда есть чем похвастать или сказать что-то наверняка неприятное. А если еще учесть, что открытка Рины была до обидного казенной, я, разумеется, быстро понял все. На офицерский вечер, намеченный в нашей «Ракете», мне сразу идти расхотелось, я так и сказал Моложаеву: «Не пойду!» Гелий пытался по этому поводу острить, я огрызнулся, мы с ним чуть было не сцепились, но Нагорный был уже одет — он только насмешливо хмыкнул.

— Между прочим, — заметил Моложаев, — скоро итоговые занятия и выезд на полигон. И с таким настроением…

— С каким таким настроением?

— С таким, как у тебя.

— А какое у меня настроение? У меня самое обыкновенное настроение, И вообще: какого черта…

— Саша, не надо. Я же все вижу. — Моложаев глядел на меня сочувствующими глазами. — Какие-нибудь неприятности?

— Какая у холостяка может быть неприятность? — мрачновато усмехнулся я, решив, что если и не сказать всю правду, то намекнуть Моложаеву можно. — Самая естественная вещь: одна знакомая девчонка выходит замуж.

— Все ясно. Одевайся, пошли!

— Я же сказал: не пойду!

— Пошли! Начало через двадцать пять минут…