Отвага

Я вспомнил Лохова, его огромные лапищи с короткими пальцами, походку носками внутрь. Меня самого тогда поразило, что у такого человека может быть всего одно легкое, да и то гнилое. Да, тут что-то не то. Паспорт я не смотрел. Поверил на слово. Положился на сычовскую проверку. Теперь мне подумалось, что Клава была чересчур уж приветлива.

Неужели Лохов — это… На фотороботе у преступника была борода. Бороду, правда, легко сбрить.

Надо срочно позвонить Борьке Михайлову…

Игорь и Оля с удивлением наблюдали за мной. Я попытался рассмеяться как можно беспечнее.

— А бог с ним, с Лоховым! Что вам теперь? О Бахмачеевской и думать забудете, наверное.

— Э, нет. — Игорь обнял жену за плечи. — Бахмачеевская — это прекрасная станица. Она соединила нас с Оленькой… Что и говорить, перевернула всю жизнь. Верно, лапушка? — Игорь лбом потерся о ее волосы.

— Отец Леонтий, люди же смотрят, — шутливо отстранилась она.

— Ну вот что, ребята, — поднялся я, — мне требуется поспать пару часов.

— Дима, Дмитрий Александрович, заходите к нам в купе, — пригласила Оля.

— Постараюсь, — ответил я. — На всякий случай — счастливого пути и много-много радости. И напишите.

— Я напишу, — серьезно сказал Игорь. — Жаль, не успели сойтись поближе в Бахмачеевской. Интересный ты парень…

— Так не только ты считаешь. — Оля посмотрела на меня.

— Что же, правильно, — подтвердил ее муж.

— Дмитрий Александрович знает, о ком я говорю…

Конечно ж, речь шла о Ларисе.

Я глупо улыбался и не знал, что делать. С официанткой рассчитался, с Орловым вроде бы попрощался и стою как дурак, жду чего-то…

— Как-то мы разговорились с Ларисой по душам. Чудная девчонка! — Оля словно рассказывала мужу, но я понял, что ее слова предназначались мне. И только мне. — Спрашивает меня Лариса: можно ли любить двоих?

— Как это? — удивился Игорь.

— Вот так. Двоих одновременно.

Игорь обернулся ко мне:

— Чушь какая-то, правда? У женщин иногда бывает… — Он рассмеялся. — Любить двоих!

— Ты вообще о всех женщинах невысокого мнения! — вспыхнула Оля.

— Действительно, — смеялся Игорь. — О всех, кроме одной. Или ты хочешь, чтобы я обожал всех?

Я не знал, радоваться тому, что сказала Оля, или нет? Но мое сердце забилось учащенно…

— Она хорошая, чистая девушка, — сказала Оля и почему-то мне подмигнула. — Можно кое-кому позавидовать…

Я еще раз попрощался с супругами и побежал в свой вагон. Но уснуть уже не смог. Часа через три поезд застучал на стрелках, задергался. Пути стали раздваиваться и побежали рядом, пересекаясь и множась. Зашипели тормоза. Когда я сошел на перрон и увидел Арефу, попросил его подождать меня у входа в вокзал, а сам побежал в комнату железнодорожной милиции. Звонить Михайлову. В управлении Михайлова не было. Пришлось звонить ему домой.

— Соскучился, Кича? Откуда?

— Из Юромска.

— С приездом!

— Слушай, у меня интересные сведения. Проверьте в Бахмачеевской Лохова. — Я продиктовал фамилию по буквам.

— Почему его?

— Да ерунда какая-то получается. У него справка на инвалидность. В ней указано: одно легкое и туберкулез. В действительности — оба легких на месте.

— Ты что, из Юромска это разглядел?

— Да, в подзорную трубу. А если без шуток, нашу фельдшерицу в поезде встретил. Она и рассказала. Ты слышишь?

— Слышу. Ладно, Кича, буду действовать.

Юромск. Мы шли, оглохшие от тишины, всматриваясь в запутанные номера на разномастных оградах частных домов. Арефа растерялся. Он бросал на меня извиняющиеся взгляды, и мне передалась его растерянность. «А может быть, Арефа дурачит меня и, как утка, оберегая своих птенцов, отводит от них охотника?» Мы опять куда-то свернули. У Денисова вырвался вздох облегчения. Через несколько шагов нас осветили сзади автомобильные фары. Пришлось посторониться. Мягко урча мотором, перевалился по разбитой, заросшей травой колее «Москвич».

Арефа проводил его взглядом и вдруг крикнул:

— Эй, мореэ!

Машина остановилась.

— О, баро девла! — воскликнул шофер, вглядываясь в Денисова.

Арефа шагнул к «Москвичу».

— Здравствуй, Василий. А я, черт возьми, чуть не заблудился.

Дратенко открыл заднюю дверцу:

— Вот молодец, что приехал! А где Зара?

— Не могла.

— Жаль-жаль.

Мы сели в машину. Она была новая, еще пахла краской, кожей и пластмассой. Щиток с приборами уютно светился лампочками. Свет от фар поплыл по изумрудной траве.

— Как внуки? — спросил Василий.

— Спасибо, живы-здоровы.

— Ну и слава богу! — Дратенко обернулся и подмигнул мне: — Ром?

Я понял.

— Нет, русский, — ответил за меня Арефа. — Сережкин приятель.

«Да, — подумал я, — ничего себе приятель».

— Ты знаешь, на днях Сергей был. Что с ним такое?

— А что? — невольно воскликнул Арефа. Я сдавил ему руку, чтобы он не сказал ничего лишнего.

— Сумасшедший какой-то! Набросился на меня. Где, говорит, лошадь?

— Давно был? — глухо спросил Арефа. От волнения он охрип.

— Три дня назад. Смешной человек! Зачем мне красть лошадь? Я, как и Остап Бендер, уважаю уголовный кодекс. — Дратенко засмеялся. — В наше время можно заработать честным трудом. А все эти цыганские штучки-дрючки с лошадьми пора сдать в музей.