Отважная новая любовь. Сборник (ЛП)

Толстый лысый мужчина неохотно отвернулся от телевизора, висевшего на стене. Он смотрел репортаж про толпу людей, которые пришли этим утром на работу и застряли в лифте, после чего он сорвался с девяносто третьего этажа. С трудом можно было отличить одного человека от другого: это было кровавое месиво из рук, ног и лиц.

— Привет, парни, — со скукой сказал сотрудник, не выпуская изо рта сигарету. — Можете проходить в триста девяносто восьмой.

Он протянул руку, чтобы я дал ему свою кредитную карту.

— Я бронировал номер по телефону и заплатил, — ответил я ему. — Разве там не видно?

Он наклонился ближе к компьютеру.

— А, да-да, вижу. — Он был слишком ленив и увлечён телевизором, чтобы смотреть на экран брони. — Проходите.

Он протянул мне маленький грязный конверт с пластиковой картой и немедленно вернулся к просмотру передачи, чтобы смог увидеть последние изображения людей из разбившегося лифта.

Комната триста девяносто восемь находилась на третьем этаже. Мы не очень хотели пользоваться лифтом после того репортажа, но лестниц в мотеле не было. Большинство людей всё равно ими не пользовались, так что владельцы решили сэкономить на их строительстве. Я слышал, что раньше существовали законы о том, что и как нужно строить. Но не здесь, не после того, как прошло столько времени. При пожаре было очень небезопасно отсутствие лестниц: лифты застревали на этаже, где был засечён огонь. Гости сидели в своих номерах, как в ловушках, и даже не могли совершить суицид, потому что окна были слишком маленькие, чтобы в них протиснуться. И тем более их невозможно было открыть.

Лифт был рассчитан на троих человек, но нас внутри было только двое. Как только двери закрылись, мы взяли друг друга за руки и крепко сжали их. Наша боязнь лифтов прошла.

В комнате был постелен такой же коричневый ковёр, как и в вестибюле. Ванна, как обычно, выглядела не пригодной для использования. Пахла она ужасно. Кровать тоже была грязной, как и все остальные кровати, которые мы видели в этом мотеле. Посреди потолка была полоска флюоресцентной лампы. Мы скинули с себя одежду и положили её на стул, который являлся единственный предметом в комнате без тонны пыли и грязи. И завалились на кровать.

Даже в этом отвратительном месте я чувствовал себя замечательно. С Пэном мне всегда и везде было замечательно.

Позже, когда нам уже было пора уходить, мы лежали и разговаривали, а Пэн укачивал мою голову на своей груди.

— Я нервничаю из-за слов мисс Вэн Хутэн о том, что ученики спрашивают про нас. Мне это не нравится, — сказал Пэн.

В этом году он проходил множественное число и иногда даже хорошо его употреблял. Но пока что у него не совсем получалось правильно определять время речи. Он объяснял это тем, что в тайском языке только одно время. Такая сложная тема не всегда давалась даже тем, кто был умён так же, как Пэн.

— Мне тоже не понравилось то, что она сказала, — ответил я. — Ребята считают меня подозрительным с того момента, как я сел за твой столик на обеде в прошлом году. И Дезби! — Я тряхнул головой и тяжело вздохнул. — Возможно, она тоже подумает, что между нами что-то есть.

Я почувствовал, как рука Пэна напряглась, и он сжал кулаки.

— Я не понимаю, почему они просто не оставят нас в покое?! — Пэн недовольно повысил голос. — Кому мы мешаем? Кому мы создаём проблемы? В моей стране всё не так. Мужчины встречаются с мужчинами, а женщины с женщинами, если они этого хотят. И никого не волнует это, никто им не мешает, никто не говорит, что это ненормально. Лучше бы я никогда сюда не приезжал!

Это было очень неприятно

— Но... что насчёт меня?

Он обнял меня крепче.

— Ты замечательный, Эрик, ты лучшее, что когда-либо случалось со мной. Только если бы мы были в моей деревне, у нас была бы свобода. Нам не пришлось бы нервничать из-за людей вокруг, просто потому, что им не было бы до нас дела, не пришлось бы бояться копов, но здесь...

Ему было не обязательно договаривать до конца.

— Но мы всё ещё побеждаем. Наша победа предопределена! Ой, ты понял слово "предопределена"?

Он грустно помотал головой.

— Это значит, что я не позволю никому и ничему встать между нами. Я буду делать это несмотря ни на что, и, надеюсь, ты тоже.

— Я понимаю, о чём ты говоришь, но для меня всё по-другому. — Начал рассуждать он. — Я из другой страны, а ты американец. Твои родители богаты, а у моего отца совсем нет денег. У меня здесь будет больше проблем, чем у тебя. Нет, конечно, у тебя тоже будут проблемы, но копы, скорее всего, отпустят тебя, но не меня. Меня накажут. Посадят. Без выяснения обстоятельств.

Как бы жестоко ни звучали его слова, нам приходилось верить в них. Какая-то неведомая сила усиливала законы штата. Пэн много раз говорил мне, что наш Бог совсем не похож на их Будду, доброго и понимающего. Но он не мог официально принадлежать буддизму, он был обязан ходить в церковь и молиться как христианин. Американского Бога сложно назвать реальным, в отличие от воя сирен с улицы. Мы подбежали к окну.