Отважное сердце

Настасьина поразило сегодня лицо Берке. Ему и раньше приходилось видеть хана, но это всегда происходило во время торжеств и приёмов, и щёки Берке, по обычаю, были тогда густо покрыты какой-то красной жирной помадой. А теперь дряблое лицо хана ужасало струпьями и рубцами.

Не дрогнув, повторил Настасьин перед ханом своё признание в убийстве.

— А знал ли ты, — прохрипел Берке, — что ты моего вельможу убил?

— Знал.

— А знал ли ты, что, будь это даже простой погонщик овец, ты за убийство его всё равно подлежал бы смерти?

— Знал, — отвечал Настасьин.

Воцарилось молчание. Затем снова заговорил Берке.

— Ты юн, — сказал он, — и вся жизнь твоя впереди. Но я вижу, ты не показываешь на своём лице страха смерти. Быть может, ты на господина своего надеешься — на князя Александра, что он вымолит у меня твою жизнь? Так знай же, что уши мои были бы закрыты для его слов. Да и закон наш не оставляет времени для его мольбы. Ты этой же ночью должен умереть. Говорю тебе это, чтобы ты в душе своей не питал ложных надежд…

Настасьин в ответ презрительно усмехнулся.

Берке угрюмо проговорил что-то по-татарски.

Стража, что привела Настасьина, уже приготовилась снова скрутить ему руки за спиной и вывести из шатра по первому мановению хана. Но Берке решил иначе.

— Слушай, ты, вместивший в себе дерзость юных и мудрость старейших! — сказал старый хан, и голос его был проникнут волнением. — Я говорю тебе это — я, повелевающий сорока народами! В моей руке — законы и царства! Слово моё — закон законов! Я могу даровать тебе жизнь. Мало этого! Я поставлю тебя столь высоко, что и вельможи мои будут страшиться твоего гнева и станут всячески ублажать тебя и класть к ногам твоим подарки!.. Оставь князя Александра!.. Он обречён… Своими познаниями в болезнях ты заслуживаешь лучшей участи. Моим лекарем стань! И рука моя будет для тебя седалищем сокола. Я буду держать тебя возле моего сердца. Ты из одной чаши будешь со мной пить, из одного котла есть!

Презрением и гневом сверкнули глаза юноши.

— А я брезгую, хан, из одной чаши с тобой пить, из одного котла есть! — воскликнул гордо Настасьин, — Ты — кровопиец, ты кровь человеческую пьешь!

Он выпрямился и с презрением плюнул в сторону хана. Грудь его бурно дышала. Лицо пламенело.

Все, кто был в шатре, застыли от ужаса. Наступило напряжённое молчание.

Берке в ярости привстал было, как бы готовясь ударить юношу кривым ножом, выхваченным из-за опояски халата. Но вслед за тем он отшатнулся, лицо его исказилось подавляемым гневом, и он сказал:

— Было бы вопреки разуму, если бы я своей рукой укоротил часы мучений, которые ты проведёшь сегодня в ожидании неотвратимой смерти!.. Знай же: тебе уже не увидеть, как взойдёт солнце!

Юноша вскинул голову:

— Я не увижу — народ мой увидит! А вы погибнете, глухое вы царство и кровавое!..

…Эта ночь была последней в жизни Настасьина.

Глава одиннадцатая

Ещё свыше месяца протомили Александра в Орде. А когда несомненным стало для Берке и для его старого отравителя, что Невский занемог от медленно действовавшего яда, которым теперь уже без всякой помехи отравляли его, то князь был отпущен.

Однако с глазу на глаз Берке всё ж таки пригрозил своему медику.

— Берегись! — сказал хан, — Если только князь Александр доберётся до Новгорода, то я велю зашить тебя в шкуру волка и затравить собаками!

— Нет, государь, — ответил с подобострастными поклонами отравитель. — Александр-князь сможет отъехать от черты благословенных орд твоих не далее, чем покойный отец его смог отъехать.

На этот раз тангут не ошибся. Смертельный приступ, вызванный отравой, свалил Александра в Городце на Волге.

Это произошло на ночлеге в монастыре. Напрасны оказались все усилия учёного лекаря из числа монахов: Александр умирал и знал, что умирает…

По обычаю князей русских, и ему на смертном одре надлежало снять княжеский сан свой и принять схиму — постричься в монахи, Александр видел, как тесная келья наполняется монахами в чёрных одеяниях, и понимал, что это означает.

Вот и самая схима — чёрная длинная монашеская мантия и куколь, чёрный островерхий наголовник с нашитым спереди белым крестом, — уже лежит наготове.

Старик — настоятель монастыря присел на табурет возле умирающего и начал было говорить ему предсмертные утешения и увещания.

Невский с досадой поморщился, приподнял исхудалую руку и остановил монаха.

— Полно, отец честной! — негромко произнёс он, — Не утешай меня: смерти я не страшусь. Смерть — мужу покой! Всю жизнь я с нею стремя в стремя ездил…

Он умолк. Монах сидел возле его постели и шептал молитвы.

Могучие дружинники, допущенные проститься с князем, стояли неподвижно, понуро.

Александр посмотрел на них. По лицу его прошла тень улыбки. Затем лицо его стало опять суровым.

— Отец честной, — снова обратился он тихим, но властным голосом к старцу, — повремените ещё немного: скоро ваш буду!.. А теперь дайте мне в последний раз с моими воинами побыть, проститься… Пускай отцы святые выйдут на малое время, оставят нас одних.

Настоятель подчинился предсмертному велению князя и вместе с монахами молча покинул келью.