Роберт старался не отстать от Варенна, а позади него на улицы выплескивались все новые и новые рыцарские отряды. Он видел, как они растекаются по боковым улочкам и переулкам, преследуя горожан, среди которых было много приверженцев Мадога. Он мельком замечал бледные лица в окнах домов, слышал крики и чувствовал, как запах дыма в воздухе становится все сильнее. Командиры рычали сквозь прорези в шлемах, отдавая приказания, и солдаты орали, как безумные, убивая других или погибая сами. С каждым взмахом меча, с каждым ударом молота или дротика ужас выплескивался на улицы и город все глубже погружался в пучину хаоса и паники. Плоть, жизнь и душа — все эти понятия утратили свое священное значение и превратились в мишени, которые следовало догнать и уничтожить безо всяких угрызений совести.
Роберт держался в самой гуще рыцарей, но не лез в первые ряды, предоставляя другим преследовать мятежников, разбегающихся во все стороны. Полученный ими приказ гласил: уничтожать без разбору всех, кто окажется застигнутым на улице, чтобы добиться быстрой капитуляции, после чего всем, кому повезет уцелеть, будет дарована пощада. В своей жизни Роберт уже сталкивался со смертью, но только на дуэли с Ги он вплотную подошел к тому, чтобы своими руками убить кого-либо, и даже тогда он вынужден был подчиняться правилам. Здесь же никаких ограничений не было. Свобода убивать кружила голову и холодила сердце. Но сзади напирали закаленные в боях ветераны, и отступать было некуда. Рыча от злости на собственную нерешительность, Роберт выбрал для себя мужчину, убегавшего по переулку, и пришпорил коня, устремляясь за ним в погоню.
Солнце вспыхивало на брызгах, которыми разлетались лужи под копытами его жеребца. В промежутках между домами Роберт заметил других мятежников, метавшихся, как крысы, по дворам и огородам, пытаясь скрыться от преследователей. По улицам сновали пехотинцы, стуча в двери домов, чтобы найти и уничтожить мятежников. Тут и там к нему потянулись столбы дыма, повсюду раздавались крики. Валлиец, которого Роберт выбрал себе в качестве жертвы, бежал впереди, отчаянно размахивая руками и ногами. Роберт поднял меч, жажда крови туманила ему рассудок. Вдруг мужчина юркнул в боковой переулок, и Роберт промчался мимо. Ругаясь во весь голос, он остановил Хантера. Потянув коня за левую узду и дав ему сильного пинка правой шпорой, он вновь устремился в погоню.
Человек уже успел отбежать на некоторое расстояние. Роберт видел, как он попытался спрятаться в каком-то доме, но дверь оказалась запертой наглухо. В отчаянии он припустил дальше по улице. Роберт быстро нагонял его, сокращая расстояние и готовясь нанести смертельный удар, как поступал раньше с волками, оленями или кабанами. Вращая мечом над головой, он с резким выдохом вонзил клинок между шеей и плечом беглеца. Отдача от удара оказалась неожиданно сильной, так что у Роберта заныло не только плечо и рука; тупая боль пронзила ему грудь и желудок. Это ничуть не походило на то, как он закалывал животное. Освободив меч из раны, он легким галопом поскакал дальше по улице. В лучах зимнего солнца лезвие у него в руке отливало ярко-алым, роняя капли крови на грязную землю.
Тем временем, сражение переместилось с улиц на рыночную площадь Лланваеса. Мадог ап Льюэллин и остатки его воинства забаррикадировались на одной из улиц, уходящих с площади, перегородив ее повозками и мебелью, вытащенной из близлежащих домов. К ним присоединились несколько десятков горожан, размахивая кухонными ножами и охотничьими луками, но многие мятежники отказались от борьбы перед лицом наступающей кавалерии и пехоты и разбежались по домам, чтобы защитить свои семьи.
Под командой Мадога повстанцы сумели отбить две атаки на свою баррикаду. Орудуя копьями из щелей между повозками и швыряя дротики, они дважды заставили рыцарей отступить. Кое-кто из горожан издевательскими криками приветствовал англичан, когда те вынуждены были отойти перед сверкающей стеной копий. Но сами мятежники и Мадог, который не расставался с короной короля Артура, надев ее на кольчужный капюшон, прикрывающий ему голову, хранили угрюмое молчание. Крики мгновенно стихли, когда по приказу Эдуарда перед баррикадой выстроились его личные арбалетчики.