Отважное сердце

В самом соборе, напоминавшем огромную сводчатую пещеру, склонив голову в молитве, находилось внушительное собрание, заполнившее все проходы вплоть до хоров. Лорды и леди, бароны и рыцари, девицы и королевские чиновники — все были одеты в черное, с надвинутыми на лица капюшонами. Рыцарские доспехи прикрывали складки ткани, не позволяя разглядеть цвета и гербы, что делало мужчин безликими и равными в своей скорби. Сам собор также в знак траура был украшен полосами невесомого черного шелка, каскадами ниспадающего с арочных сводов. Тусклый свет сочился сквозь архитектурные проемы в форме три- и четырехлистников на верхнем этаже, и в его лучах таинственно клубились ароматы благовоний и дым свечей. Огромное окно с восточной стороны заливали струи дождя, выбивая барабанную дробь на витражных стеклах, которая становилась отчетливо слышной в перерывах между медленно падающими ударами колокола.

Эдуарду, стоявшему в первом ряду перед высоким алтарем, мрачно-торжественному в черном бархатном платье, колокольный звон напоминал медленные удары сердца. Позади него высилась алтарная перегородка, за которой в темноту нефа убегали один за другим арочные своды, похожие на гротескную грудную клетку с торчащими ребрами и мускулистыми прожилками знаменитого пурбекского мрамора. Перед королем, в окружении свечей, на катафалке стоял гроб с покровом из венецианского шелка, расшитым сотнями золотых цветов, под которым смутно угадывались лишь его прямоугольные формы размером с человеческое тело. Внутри гроба лежала его супруга.

Эдуард до сих пор не пришел в себя от осознания того, как быстро рухнула его прежняя жизнь, стоило смерти лишь мимоходом коснуться его. Всего через несколько дней после того, как он получил сокрушительное известие о том, что Маргарет Норвежская, будущая невеста его сына, умерла по дороге в Шотландию, заболела Элеонора. Она захворала еще в Гаскони и ослабела настолько, что лекарь заподозрил, что эта слабость и стала причиной лихорадки, от которой она буквально истаяла на глазах. Эдуард приказал перевезти Элеонору в Линкольн, поближе к усыпальнице Святого Хью Авалонского, [36]но ничто — ни молитва, ни снадобья, ни чудо — не смогли спасти ее.

Элеонора, его испанская королева, была его верной спутницей на протяжении тридцати шести лет. В день их бракосочетания в кастильском королевстве ему едва исполнилось пятнадцать, а самой Элеоноре было всего двенадцать лет от роду. За все это время она практически не покидала его, сопровождая в крестовых походах в Святой Земле, в кампаниях в Уэльсе и в подавлении кровавого мятежа Симона де Монфора. Она оставалась с ним в болезни и поражении, в ссылке и триумфе, в рождении их шестнадцати детей и смерти одиннадцати из них. Она была его разумом и рассудком, его состраданием и страстью. А теперь она превратилась в хладный труп в деревянном ящике, с органами, вынутыми для размещения в усыпальнице в Линкольне, и телом, которое будет доставлено в Лондон со всеми почестями, какие только сможет устроить для нее Эдуард. Он уже заплатил призреваемым в богадельнях, чтобы те разошлись по всем городам и весям Англии, разнося печальную весть о кончине супруги короля, и вскоре по всей стране зазвучат в унисон поминальные колокола, от Винчестера до Эксетера, от Уорика и до Йорка.

Когда епископ принялся читать псалом по требнику, король услышал за спиной всхлипывания. Обернувшись, он увидел своего сына, Эдварда Карнарфона, стоящего в обществе четырех сестер. Мальчик плакал, закрыв лицо руками, и плечи его содрогались от рыданий. Не сказав ни слова, король отвернулся. Его собственное горе ледяным комком свернулось у него в сердце, откуда раскинуло щупальца по всему телу, по всем мышцам и сухожилиям, стальным обручем сдавив грудь и не давая дышать. И выпустить его на волю — значит, развалиться на куски и перестать существовать. Он не намеревался делать ничего подобного. Да, он потерял любовь всей своей жизни. Но цель осталась.

Епископ пробормотал последние слова поминальной мессы и толпа зашевелилась. Когда причетники окропили гроб святой водой, стекающей с веточек иссопа, [37]лорды и епископы потянулись к нему, выстраиваясь в очередь, дабы отдать последнюю дань уважения его покойной супруге и продемонстрировать свое почтение. Ему были не нужны ни их жалость, ни сочувствие: король прекрасно знал, что для многих это не более чем притворство. Кое-кто из наиболее своенравных баронов позволил себе высказать недовольство в парламенте его долгим пребыванием во Франции. Скорбное выражение их лиц казалось Эдуарду лишь маской, и смотреть на это ему хотелось не более, чем созерцать гроб с телом супруги. Коротко кивнув Джону де Варенну, стоявшему в первом ряду, король быстрым шагом направился к двери в северном трансепте [38]собора и вышел в коридор, ведущий на крытую аркаду монастырского двора. Мгновением позже за ним последовал граф Суррей.