Отважные

— Огнем горят… Ломят… Терпенья нет. — Человек минуту помолчал, а потом, пересилив боль, сказал сквозь зубы: — Мы на строительстве укрепрайона были. Нас сюда цельные сутки по морозу пешком гнали. А обувь у нас какая? Никакой…

— Послушайте, послушайте-ка, — сказал Стремянной, — какой это укрепрайон? Тот, что западнее города?

— Да, как по шоссе идти…

— Далеко это отсюда?

— Километров сорок будет…

— Что же вы там делали?

— Да что… доты строили… рвы копали… Ох, товарищ начальник, сил у меня больше нет!..

— Сейчас отвезу вас в госпиталь, — сказал Стремянной, — там вам помогут… А сумеете вы на карте показать, где эти доты?

— Надо быть, сумею…

— А как же вы здесь оказались?

— А нас сюда назад пригнали — склады грузить!

— Когда?

— Да уж четверо суток скоро будет.

«Четверо суток! — крикнул про себя Стремянной. — Значит, это было еще до наступления».

— Где же остальные?

— Увели. Ночью… А куда, не знаю… Ой, ноги, ноги-то как болят! — Он крепко обхватил свои ноги и замер, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

Стремянной вынул из кармана фонарик и осветил ноги солдата. Ему стало не по себе. То, что он принял за сапоги, на самом деле были босые ноги, почерневшие от гангрены…

— Вот несчастье!.. Держись-ка, друг, за мои плечи. — Стремянной поднял солдата и, как ребенка, вынес его на крыльцо.

Он посадил его на заднее сиденье машины, укрыл одеялом, которое всегда возил с собой, а сам сел рядом. Машина тронулась.

— Ты из какой дивизии? — спросил Стремянной солдата, с щемящей жалостью рассматривая его всклокоченную рыжую бороду и лицо, изрезанное глубокими морщинами.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло по лицу солдата.

— Да из нашей, из сто двадцать четвертой, — тихо ответил он.

— А в какой части служил?

— В охране штаба…

Стремянной пристально взглянул на солдата.

— Еременко! — невольно вскрикнул он, и голос у него дрогнул.

В сидящем перед ним старом, изможденном, человеке почти невозможно было узнать того Еременко, который всего год назад мог руками разогнуть подкову.

— Я самый, товарищ начальник, — с трудом выдохнул солдат.

— А меня признаешь?

— Ну как же!.. Сразу признал…

Тут машина вздрогнула на выбоине дороги, Еременко ударился ногами о спинку переднего сиденья и тяжело застонал.

— Осторожнее ведите машину! — строго сказал Стремянной шоферу.

Машина замедлила ход. Теперь шофер старательно объезжал все бугры и колдобины. Еременко сидел, завалившись на сиденье, с закрытыми глазами, откинув голову назад.

Так вот оно что! Теперь Стремянной вспомнил все. Еременко и был тем вторым автоматчиком, который исчез одновременно с начфином. По всей вероятности, он знает, куда делся и Соколов.

Стремянной осторожно положил руку на плечо солдата.

— Товарищ Еременко… А товарищ Еременко… Не знаете ли вы, что с Соколовым? Где он?

Солдат молчал.

Стремянной дотронулся до его руки. Она была холодна. И только по легкому облачку пара, вырывавшемуся изо рта, можно было догадаться, что он еще жив.

Через четверть часа Еременко был доставлен в полевой госпиталь, занявший все три этажа каменного здания школы. Еще через полчаса его положили на операционный стол, и хирург ампутировал ему обе ноги по-колена.

Глава тридцать седьмая ДВА БОЙЦА

В холодных лучах солнца поблескивает белый кафель полуразрушенной печи. Она возвышается в хаосе обгорелых досок, рухнувших перекрытий, щебня. А двое людей стоят и смотрят на эти развалины с выражением суровой печали на лицах.

Один из них — высокий, немолодой, в продымленном полушубке, потерявшем свой первоначальный цвет; когда-то полушубок был белым, а сейчас темно-коричневый, и вырванные клочья зашиты неумелыми руками; другой — мальчик в стеганом ватнике, с острым, обветренным лицом; он держит в руках трофейный немецкий автомат, широкий ремень которого опоясывает тонкую шею, и от тяжести мальчик немного сутулится. Трудно узнать в этом не по возрасту серьезном пареньке того мальчугана, который когда-то рыдал в пустой голубятне.

— Катя! Катя!.. — шепчет Алексей. — Ну, пойдем, Коленька! Пора…

Они бросают последний взгляд на то, что когда-то было их домом, поворачиваются и идут вдоль разрушенной, сгоревшей улицы. Идут и молчат, думая о той молодой светловолосой женщине, которую одновременно звали и Катей и мамой.

Партизанский отряд вышел из леса. На городской площади партизаны прошли сомкнутым строем мимо представителя обкома и командира дивизии Ястребова. Это был последний парад. Сегодня к вечеру решатся судьбы. Большинство станет солдатами, а другие начнут восстанавливать город.

Алексей Охотников уже знал, что пойдет с армией, хотя Колесник и уговаривал его остаться в городе. Разрушена железнодорожная станция, разбито депо — много работы! Обком партии отбирает специалистов. Одно дело он, Колесник, кадровый офицер, — а Алексею Охотникову после всех испытаний и тяжелого ранения нужно вернуться к труду.

Колесник говорил убедительно, и в первые минуты Алексею показалось, что он согласится. У него сын!.. Маленький сын!

— Коля, где живет Клавдия Федоровна?..

Алексей остановился. Нет, он не мог вынести взгляда, все понимающего и покорного.