Отважные

Мальчик взял консервы, личико его осталось серьезным и чуть испуганным, и, не поблагодарив, крепко прижимая банку к груди, он исчез где-то за домами.

- Товарищ подполковник! Товарищ подполковник!..

Стремянной обернулся. К нему бежал командир трофейной команды капитан Соловьев. Он почти задохнулся от сильного бега - после тяжелого ранения в грудь его перевели на нестроевую должность. До сих пор в трофейной команде было не очень-то много работы, но сегодня команда тоже вошла в дело, и Соловьев метался из одного конца города в другой.

- Что такое? - строго спросил Стремянной. - Что случилось?…

- Товарищ подполковник, - сразу осекшись, дорожил капитан, - уже обнаружено пять крупных складов с продовольствием и обмундированием!.. Вон видите церковь? - Он показал на большую старинную церковь с высокой колокольней. - Она почти до самого верха набита ящиками с консервами, маслом, винами… Не только нашей дивизии - всей армии на месяц продовольствия хватит!

- Поставьте охрану! - сказал Стремянной. - Противник еще недалеко, всякие неожиданности могут быть. Без моего разрешения никому ни капли!

- Слушаюсь! Ни капли! - Соловьев козырнул, быстро повернулся и побежал назад.

А Громов, Морозов и Стремянной зашагали к своей машине.

- Куда же теперь? - спросил Морозов. - В лагерь, что ли?

- Дело! Поехали.

Едва успели они занять места в машине, как на площадь из боковой улицы вышли несколько солдат с автоматами. Они вели двух пленных гитлеровцев. Немцы, в одних куцых мундирах с поднятыми воротниками, брели, поеживаясь от холода.

Стремянной невольно остановил глаза на одном из пленных. Это был уже немолодой человек, плотный, в темных очках. Должно быть почувствовав на себе чужой внимательный взгляд, он поднял плечи и отвернулся. В эту минуту шофер включил скорость, и машина тронулась, оставив далеко позади и пленных и конвой.

Вдруг рука Морозова в толстой теплой варежке легонько коснулась плеча Стремянного.

Стремянной обернулся.

- Музей тут, на углу, - сказал Морозов. - Давай остановимся на минутку.

Они подъехали к двухэтажному каменному зданию, облицованному белыми керамическими плитками. Через весь фасад тянулась темная мозаичная надпись: «Городской музей».

Высокая дубовая дверь, открытая настежь, висела на одной петле.

Пологая лестница с полированными резными перилами была засыпана кусками штукатурки, затоптана грязными ногами.

Стремянной, Морозов и Громов поднялись по широким ступеням и вошли в первый зал.

Он был пуст. Из грязно-серой штукатурки торчали темные крюки, с них свисали узловатые обрывки шнуров. Кое-где поблескивали золоченым багетом рамы, обрамлявшие не картины, а квадраты и овалы пыльных, исцарапанных стен. На полу валялись обломки досок, куски мешковины, рассыпанные гвозди…

- Н-да, - тихо сказал Громов и, невольно стараясь приглушить звук шагов, гулко раздающихся в пустом здании, осторожно двинулся вперед.

Все трое пересекли зал, вошли в следующую комнату и невольно остановились на пороге.

В углу, склонившись над большим дощатым ящиком, стоял, согнув сутулые плечи, маленький старичок в меховой потертой куртке и что-то озабоченно перебирал длинными худыми пальцами. Старик был совершенно лысый, но лицо его обросло давно не стриженной седой бородой, которая острым клинышком загибалась кверху.

Услышав за спиной шаги, он как-то по-птичьи, одним глазом, поглядел на вошедших и вдруг, круто повернувшись, в радостном изумлении развел руками, не выпуская из них двух маленьких, окантованных черным картинок.

- Сергей Филиппыч!.. Товарищ Громов!.. - с трудом выговорил он задрожавшим от волнения голосом. - Вернулись!.. Вот это хорошо! Вот это отлично!..

- Это что! - сказал Морозов, и Стремянной едва узнал его голос, так много послышалось в нем радости и простого человеческого тепла. - Отлично, что вы целы и невредимы, Григорий Фомич. Только одного не пойму: что вы тут в этой разрухе делаете?

- Как это - что? - Старик с удивлением посмотрел на Морозова сквозь очки, косо насаженные на тонкий, чуть кривой нос. - Как это - что? На службу пришел. Ведь с сегодняшнего дня в городе советская власть, если не ошибаюсь…

- Замечательный вы человек, Григорий Фомич! - сказал Громов, подходя к ящику. - И замечательно, что вы остались живы…

- Жив! - Старик горестно покачал головой. - Я-то жив, да вот музей умер. Опоздали вы, товарищи!.. На один день опоздали… А ведь я обо всем подробно Никите Борзову рассказал… Добрался он до вас?

- Да, - мрачно сказал Морозов, - но, когда переходил линию фронта, его тяжело ранили, и он умер… Значит, все лучшее они увезли?

- Положим, не все! - запальчиво сказал старик. - Кое-что сохранить мне удалось. - Он повернулся и показал на несколько акварелей, которые уже успел разложить под стеклом стенда, стоявшего у окна.

Все трое склонились над витриной. Так странно было видеть в пустоте этих грязных, запущенных залов нежную голубизну акварельного моря, тонкий профиль женщины в пестрой шали, солнечные пятна, играющие на сочной зелени молодой рощи…