Отвергнутая

— Акбар совсем не настоящая дуэнья, — ответила Филадельфия с легким смешком, направляясь к лестнице. — Он — исключительная личность.

— Так оно, видимо, и есть, — сказала Гедда, глядя на девушку, ибо, если слух ее не обманывал, Фелис де Ронсар говорила с ней по-английски без всякого французского акцента.

Не заметив своей ошибки, Филадельфия неожиданно улыбнулась, поднявшись на второй этаж. Она не сгорела от огня поцелуя Эдуардо Тавареса, но отчетливый аромат дымящейся страсти сопровождал ее, когда она шла в свою комнату.

— Он опять здесь, этот мерзкий человек, — сказала Джулиана Уортон, сестра Генри, сопровождавшая в этот вечер Филадельфию. — Не знаю, как вы выносите его общество, хоть он и ваш соотечественник.

Филадельфия с неудовольствием взглянула на человека, вызвавшего раздражение Джулианы. В бальный зал Фергюссонов вошел мужчина, отравлявший всю последнюю неделю ее существование, — маркиз д'Этас.

Заметив Филадельфию, он поднял приветственно руку. Этот жест заставил ее сжать зубы. Она отвела взгляд, делая вид, что не заметила его.

— Я чуть не падаю в обморок от отвращения, когда он смотрит на меня, — призналась Джулиана. — Мама говорит, что он ведет себя с дамами не совсем прилично.

— Ваша мама совершенно права, — отозвалась Филадельфия, оглядываясь в поисках Генри, но его нигде не было видно. Она стала приводить свои мысли в порядок, зная, что ей потребуется весь ее ум, чтобы выбирать слова, разговаривая с маркизом. С того момента, как ее неделю назад в опере познакомили с ним, Филадельфия почувствовала его интерес к ней, который не имел ничего общего с мужским преклонением перед ее красотой. Он запутывал ее вопросами о ее семье и их истории, вопросами, на которые она не могла отвечать поверхностной ложью, которую с такой легкостью выдавал Эдуардо Таварес.

В последующие дни, когда они сталкивались, он выпытывал у нее детали о ее жизни в Париже, ее семье и друзьях, пока она не начала испытывать зловещее предчувствие каждый раз, когда он входил в комнату. Ей было трудно лгать даже несведущим людям, но как могла она обманывать человека, родившегося в Париже?

Уже который раз за день она ломала голову над тем, что случилось с Эдуардо Таваресом. Он сказал, что будет отсутствовать одну неделю, прошло уже более двух недель, а его все нет. Он не прислал ей ни письма, ни даже телеграммы. Иногда по ночам Филадельфия лежала без сна, гадая, не заболел ли он, не ранен ли, или, не дай Бог, не умер ли. Нет, она не должна так думать, особенно когда ей предстоит вновь столкнуться с маркизом.

— О, вот он идет! — зашептала Джулиана. — Что же нам делать, мамзель Ронсар?

— К сожалению, ничего.

Филадельфия следила, как он приближается к ним, останавливаясь по дороге, чтобы поздороваться с другими гостями. Как всегда, он был во фраке с французской орденской лентой на узкой груди. Его худоба на расстоянии создавала впечатление высокого роста. На самом же деле он был чуть выше ее и вряд ли шире в плечах. Волосы его были разделены посредине пробором и густо напомажены фиксатуаром. Все в нем, от волос до закрученных усов и изысканных деталей туалета, делавших его любимцем женщин, было рассчитано на то, чтобы привлекать к себе внимание. «У него фигура юноши, но глаза старого человека», — подумала Филадельфия с дрожью отвращения.

— Мадемуазель де Ронсар, — произнес маркиз д'Этас с преувеличенной радостью, склоняясь перед ней в поклоне. — Вновь и вновь мы встречаемся, и все равно мне вас не хватает.

Филадельфия не протянула ему руку, как было принято. Хотя в глазах у него светился неподдельный интерес, она была уверена, что глаза его прикованы к великолепному бриллиантовому ожерелью, которое она надевала при каждом удобном случае.

— Вы льстите мне, месье д'Этас. Другие дамы, присутствующие здесь, начнут думать, что их прелести не привлекают вашего внимания.

Светлые глаза маркиза сузились, но улыбка не исчезла.

— Вы смеетесь надо мной, и это бессердечно, мадемуазель де Ронсар, произносить такие слова перед другими дамами. Но я прощаю вас, я должен прощать вам все.

— Тогда вы должны доказать вашу искренность. — Она взяла Джулиану за руку и отправилась к своему месту. — Мадемуазель Уотон умирает от желания танцевать вальс. Но только она слишком застенчива, чтобы признаться в этом.

— Я… я… — Джулиана стала пунцовой от смущения.

— Конечно, я буду танцевать с прекрасной мадемуазель Уортон, — сказал д'Этас, протягивая руку Джулиане. — Мадемуазель де Ронсар тоже оставит для меня танец?

— О, но я… как бы это сказать… вся занята. Очень сожалею, месье.

Маркиз поклонился.

— Я тоже сожалею, — сказал он без всякого удовольствия, поскольку успел бросить взгляд на ее карточку и заметить, что она почти не заполнена. — Может, позднее вы пересмотрите?

— Возможно, — пробормотала она и оглянулась в поисках Генри, который пробирался к ней с хмурым лицом. — А вот и мой партнер. Это ведь наш танец, Генри, не так ли?