Отвергнутая

Но это было только начало. Кончиком своего языка он раздвинул ее губы, потом легонько лизнул ее язык. Повинуясь инстинкту, она последовала его примеру. Она слышала, как он застонал от наслаждения, и ощутила трепет его тела, когда он прижимал ее все крепче к себе. Осмелев, она обняла его, удивляясь ощущению его обнаженного тела. Под ее опущенными веками вспыхнул водопад звезд, летящих сквозь восхитительную тьму.

Эдуардо чувствовал, как Филадельфия сдается, в то время как его желание становилось до боли острым. Он с такой легкостью, так естественно мог положить ее на свою узкую кровать и овладеть ею, но не должен делать этого, испытывая злость и ревность. Он хотел пристыдить ее за то, что она осмелилась поцеловать Уортона в то время, как к нему относилась так, словно он не мужчина из плоти и крови. Эдуардо не рассчитывал, что она так страстно ответит на его поцелуй, — словно она хотела соблазнить его.

Он напряг всю свою волю, причинив себе почти физическую боль, и поднял голову. Ясно же, что нельзя возбудить ее страсть без того, чтобы не загореться самому, как нельзя порезать себе руку и не увидеть кровь.

Он отступил к двери, поднял щеколду.

— Идите.

Это слово прозвучало как вздох, и он нежно подтолкнул ее.

Филадельфия не верила самой себе, когда услышала, как он закрыл за ней дверь. У нее возникло ощущение нереальности происшедшего, настолько сильное, что она чуть было не поддалась искушению броситься на эту дверь и кричать, протестуя против его действий. Однако удержалась даже от того, чтобы глубоко вздохнуть.

Испытывая головокружение от изумления, от глубокого потрясения, охватившего ее, Филадельфия прислонилась к стене и закрыла глаза. Ее бросало то в жар, то в холод. Только что он держал ее в объятиях, которым, она надеялась, не будет конца. И вот она уже стоит в тишине темного коридора, прислушиваясь к громкому стуку собственного сердца.

Она на ощупь пошла вниз по лестнице на свой этаж.

И только когда уже лежала в постели, она попробовала обдумать происшедшее. Это одновременно развеселило ее и потрясло. Она поцеловала Эдуардо Тавареса, и ей это понравилось! Филадельфия дотронулась до его обнаженной спины и плеч, ощутила пульс, силу и жар его тела. Даже сейчас ее груди еще побаливают при воспоминании о том, как они прижимались к его мускулистой груди. Она будет стыдиться, чувствовать себя униженной, оскорбленной, потрясенной, но сейчас, вся еще охваченная всепоглощающей страстью, она испытывала такое возбуждение, какое не испытывала никогда в жизни.

Стоило ей закрыть глаза — и к ней возвращался каждый момент этого поцелуя.

Она не сказала ничего из того, что собиралась, но сейчас это казалось не столь важным. Утром будет достаточно времени для разговоров и сожалений. В ее голове застряла только одна мысль, что она дважды целовалась, и второй поцелуй стер в ее сознании след первого.

Филадельфия выпрямилась, когда в дверь библиотеки тихонько постучали.

— Войдите.

Горничная сказала:

— Сюда идет Акбар, мамзель.

— Tres bien[9], — ответила она как можно спокойней.

Для этой встречи она очень тщательно оделась и чувствовала себя строгой и собранной.

Дверь библиотеки тихо открылась, пропустив знакомую фигуру в индийском костюме. Фальшивая борода вновь была на месте, грим наложен. В этом обличье он выглядел совершенно другим, нежели тот мужчина, к которому она вторглась прошлой ночью, и она была ему за это благодарна. Филадельфия так много хотела ему сказать, а сейчас чувствовала, что не может. Еще вчера она сказала бы, как рада его благополучному возвращению, как начала беспокоиться за него и за себя. Но говорить все это после того, что случилось в его комнате, было слишком поспешным и, наверное, глупым. Он сейчас был так далек от того страстного мужчины, которого она обнимала ночью несколько часов назад, как Бомбей от Нью-Йорка.

Он низко поклонился ей, сопровождая поклон индийским приветственным жестом.

— Мемсаиб позвала своего слугу, и вот он перед ней.

Странная интонация и сами слова еще больше разнили его от того образа, который мучил ее во сне. Казалось, что Акбар совсем другой человек — это ее друг, доверенное лицо, слуга.

— Итак, ты вернулся, — сказала она, подражая его тону. — Почему ты не явился ко мне сразу же?

— Я явился.

Он перешел с английского на французский — знак того, что, как она понимала, он хочет говорить более интимно, чем положено между слугой и хозяйкой, но Филадельфия не хотела быть вовлеченной в разговор о прошлой ночи.

— Ты должен был дать знать о себе, — ответила она по-английски.

Черные глаза внимательно изучали ее лицо.

— Я так и собирался, но не хотел отвлекать мемсаиб от ее развлечений прошлым вечером.

Филадельфия обиделась на то, как ловко он переступил барьер и затронул существо вопроса.

— И тем не менее ты не явился, — настаивала она, желая, чтобы он испытал такое же чувство неловкости, как и она.

— Я явился, чтобы увидеть вас. — Он использовал французское, более знакомое обращение, чем официальное «вы», придав фразе некоторую интимность.