Отверженная невеста

Хозяин магазина окончательно пал духом, сообразив, что каким-то образом оказался впутанным в дурную историю.

Усевшись в карете напротив начальника и пристроив книгу на коленях, Андрей Иванович спросил:

— Что же мне делать с этой реликвией?

— Выберите из нее всех графов и князей, только и всего, — усмехнулся Савельев. — Отделите зерна от плевел, так сказать. А теперь едем в гостиницу.

— В которую из двух?

— Трактир «Ундина и рыболов», судя по адресу, расположен прямо на набережной, недалеко от пристани, — размышлял вслух Дмитрий Антонович. — А из записок нашего дорогого Лжегольца явствует, что напротив гостиницы, в которой он проживал, была тесная застройка, а вовсе не река. Поэтому поедем в «Умбракул». Он мне нравится почему-то! — подмигнул он помощнику, несколько приунывшему вследствие перспективы развлекаться чтением книги заказов.

Гостиница располагалась совсем близко, на той же улице, что и магазин. Однако «Умбракул» канул в Лету. «Приятный отдых» — значилось на вывеске, изображавшей очень маленького человечка в халате с очень большим чубуком в руке. Кольца дыма, на которые живописец не поскупился, красивыми вензелями обрамляли название.

— М-да, — выйдя из кареты, разочарованно произнес Савельев. — Сменилась вывеска, значит, скорее всего, сменился и хозяин. Я бы предпочел застать владельца старого «Умбракула» хотя бы за тем, чтобы спросить его, что это, черт побери, означает?!

Из дверей выглянул сонный швейцар в длинной, до пят ливрее. Его сонное лицо вмиг оживилось, стоило ему услышать требование важных гостей позвать «самого хозяина».

Нынешним владельцем гостиницы оказался плотный мужчина средних лет, в модном, но плохо сидящем на его широких плечах сюртуке и в полосатом шелковом галстуке, того сорта, что продается под видом парижских новинок по пяти штук за рубль. Каменноостровского франта величали Буренковым Аркадием Савичем.

— Пожалуйте-с, господа, удостойте посещением. — Уяснив себе чины гостей, он приветствовал их целой серией поклонов, которые становились тем ниже, чем больший восторг он испытывал. — Позволите самоварчик поставить? У нас это вмиг, и самая лучшая закуска, а что касаемо вин, то шампанское имеем настоящее-с, Клико… Прикажете подать-с?

— Мы при исполнении, любезный, — строго напомнил ему статский советник, но, увидев разочарованный взгляд хозяина, смягчил тон: — Хотя чаю можно и выпить, попозже. Но прежде чаю подайте-ка нам книгу, где записывались постояльцы за тысяча восемьсот тринадцатый год, если таковая у вас хранится.

— Непременно-с хранится! — уверил его Аркадий Савич и с неожиданной для его фигуры легкостью выпорхнул в какую-то дверь, откуда почти тотчас вернулся, неся на вытянутых руках, как поднос с хлебом-солью, большую книгу в черном переплете. За ним следовал почтительно оскалившийся в улыбке половой, нагруженный подносом, на котором стоял серебряный чайный набор, красиво окруженный розетками с вареньями и вазочками с печеньями.

— А вот и реестрик-с, господа. — Буренков взгромоздил книгу посреди стола. По его знаку половой пристроил возле нее поднос и мгновенно исчез. Нахрапцев тут же принялся изучать записи, а Савельев, взяв чашку, разговорился с хозяином, который ни за что не соглашался сесть к столу наравне с гостями.

— А у вас, любезный, я смотрю, отличное заведение! И прислуга вышколенная, и чай замечательный! Тот, что в гостиницах и трактирах обычно подают, какими-то жжеными тряпками воняет!

— Помилуйте-с, — расплылся в улыбке польщенный Буренков, — себе в убыток стараемся, чтобы гостям угодить!

— А в тринадцатом году эта гостиница называлась, помнится, иначе? — продолжал Савельев. — И владели ею, надо полагать, не вы?

— Точно так-с, — стыдливо потупился Буренков. — Владел ею мой покойный батюшка и имел он такую прихоть — назвать ее «Умбракулом». Хотя говорят, родителей грех осуждать, за это Богом взыскивается, а не могу не возроптать! Сколько бед мы из-за этого «умбракула» проклятого перенесли на себе, это даже невообразимо!

— Что же это за зверь такой, «умбракул»? — полюбопытствовал уже всерьез заинтригованный Савельев.

Аркадий Савич тяжело вздохнул и, перекрестившись на икону в углу, нехотя заговорил: