Отверженная невеста

— Вы сумасшедшая?! — воскликнула княгиня. Кровь отхлынула от ее лица, она сделалась мертвенно бледной. Если бы женщина не сидела в этот миг в кресле, ноги не удержали бы ее обмякшего тела.

— Да, это страшная правда, и в нее нелегко поверить, — сочувственно вздохнула женщина. — Но я могу поклясться на Библии, что сама увезла вашу дочь мертвой из вашего особняка, похоронила ее и своими руками поставила над ее могилкой крест.

— Это безумие… Этого не может быть… Вы лжете мне… — Княгиня твердила эти слова в последней надежде прикрыться ими от надвинувшегося кошмара, но из ее глаз уже текли слезы. Она не могла, не желала верить этой ужасной зеленоглазой женщине, явившейся будто прямо из преисподней, чтобы растоптать ее сердце… И в то же время верила ей. Страшнее всего было то, что прозвучавшее признание мгновенно вызвало в душе Ольги Григорьевны ответный отклик, как будто некая малая часть ее существа всегда знала, какой подделкой является ее счастливое материнство. Да, это правда, она и сама тогда что-то подозревала… На какой-то миг, когда она впервые взяла девочку на руки, тепло малютки, тяжесть ее тела показались ей незнакомыми, чужими… Малый, краткий миг, который прошел и не повторился до сегодняшнего дня… Не повторился, но не забылся.

— Ваш супруг опасался, что вы лишитесь рассудка, когда узнаете правду. — Гостья испытующе смотрела на оцепеневшую, растерявшуюся княгиню. — Не вините его очень строго… Он желал вам только добра, вот и попросил меня взять из приюта новорожденную девочку. Когда я исполнила его просьбу, князь удалил из дома докторов и уволил слуг, знавших о смерти вашей дочки. Ребенок был подменен, и как только вы встали на ноги…

— Он поспешил увезти нас из Петербурга, — договорила за нее Ольга Григорьевна. Она больше не плакала, слезы высохли. На душе лежала страшная тяжесть, но женщина чувствовала себя на удивление спокойной. Теперь ей наконец стало понятно, почему князь так медлил с возвращением на родину. «Павел боялся, что ему не всем удалось заткнуть рты… Кто-нибудь вспомнит, проговорится… Вот это и произошло… Так быстро, Боже мой, будто эта особа шестнадцать лет ждала момента, чтобы нанести удар!»

— Я больна, бедна, одинока и стою одной ногой в могиле, — между тем продолжала слабым голосом Августа Гейндрих. — Вот и решила открыть вам всю правду. Ведь от других вы ничего бы не узнали. А вы имеете право знать! — Она закашлялась, прижав к губам кончик кружевного шарфа. — …Осмелюсь обратиться к вашей доброте, сударыня, и попросить немного денег… О, уже не на лечение, я ведь обречена… Я прошу на похороны. Неужели не заслуживает достойных похорон та, что своими руками когда-то похоронила вашу драгоценную РОДНУЮ малютку?!

— У меня нет денег, — отрывисто вымолвила Ольга Григорьевна. Ее взгляд упал на шкатулку с драгоценностями, и она наугад вынула оттуда колье с бриллиантами. — Возьмите вот это… Уходите.

Августа Гейндрих схватила подарок, жарко поблагодарила и удалилась чуть не бегом, словно опасаясь, что княгиня передумает.

Несколько минут несчастная женщина просидела неподвижно, безвольно свесив руки, опустив голову на грудь… И вдруг, как дерево, сломленное молнией, обрушилась на пол и зашлась в отчаянных рыданиях. Из ее груди вырвался короткий, пронзительный крик человека, падающего в пропасть. Столько лет прожито в обмане, во лжи, она никогда ничего не знала о своей настоящей дочке… Бездушная, алчная тварь унесла и тайно схоронила ее малютку равнодушными, продажными руками… Сбежавшиеся на крик служанки перепугались насмерть и бестолково носились по будуару в поисках воды, туалетного уксуса, нюхательной соли, сталкиваясь друг с другом и опрокидывая стулья.

Истерика прошла не столько от их стараний, сколько оттого, что княгиня вспомнила о съезжавшихся гостях. Только железная выучка светской женщины, умеющей беззаботно улыбаться, истекая кровью, помогла ей подавить рыдания. Прижав ко лбу смоченный уксусом платок, Ольга Григорьевна поднялась:

— Хватит на меня таращиться… Я еще не умираю! Подайте платье! Да не то, не то… Я надену синее.

Времени уже не оставалось, к дому сплошной вереницей подъезжали кареты, первые гости должны были появиться с минуты на минуту. Ольга Григорьевна мрачно наблюдала в зеркале, как служанки стягивают на ней платье из синего атласа.

— Побольше белил! — скомандовала она доверенной горничной, поправляющей ее прическу.

Но и белила не смогли скрыть следов бурных слез. «Гости Бог знает что подумают, решат, будто мы с мужем повздорили…» Она с неприязнью взглянула на свое отражение и горько усмехнулась. «Но нынче мне все равно, что подумают гости…»