Отверженная невеста

— Вы меня не узнаете? А ведь мы с вами встречались, правда, очень давно… — Его голос от волнения сорвался, последние слова он произнес почти шепотом. На вид незнакомцу было никак не больше двадцати пяти лет. Что для него могли значить слова «очень давно»? Озадаченные дамы, развеселившись, переглянулись, прикрыв улыбки веерами.

— Вы ведь Элен Мещерская, не так ли? — все смелее продолжал молодой человек. — Я сначала узнал ваш голос и ушам своим не поверил! Мне показалось, что вы очень изменились, я сомневался, глядя на вас издали… Но теперь, вблизи, вижу, что это вы.

Дамы вновь обменялись недоумевающими взглядами.

— Назовите же ваше имя, может быть, мы разрешим это недоразумение? — сдвинув брови, спросила Елена.

— Я ваш кузен, — взволновано произнес он и поклонился: — Глеб Ильич Белозерский.

— Глебушка! Может ли это быть! Ты был таким крошкой, когда мы виделись в последний раз! — воскликнула женщина, порывисто поднимаясь с кресла. — Дай же мне тебя обнять, милый братец!

Презрев условности салона, родственники и в самом деле обнялись на глазах у шокированной клерикальной публики. Софи де Сегюр залилась краской до самых мочек ушей.

— Какими судьбами в Париже? — расспрашивала виконтесса.

— Я учился в Сорбонне, — не без гордости ответил молодой человек, — и теперь практикую в Париже. В частности, являюсь домашним доктором мадам Свечиной и многих завсегдатаев этого салона.

— А твой отец… — начала было Елена, но начинающий доктор не дал ей договорить.

— С отцом я не поддерживаю никаких отношений, — отрезал он с угрожающе потемневшим взглядом.

Повисла недолгая пауза, во время которой Елена пытливо смотрела на юношу, словно пытаясь прочитать на его лице тайные мысли.

— И давно ты практикуешь? — первой продолжила разговор виконтесса.

— Примерно полтора года…

— Мой кузен сделался доктором в Сен-Жерменском предместье… — Она покачала головой. — Кто бы мог это предположить?

Глеб заметно побледнел:

— Вас шокирует родственная связь с так называемым «докторишкой»?

— С чего ты это взял? — погрозила ему пальцем Елена. — Я, напротив, горжусь, что мой брат занят делом, а не прячется, как многие молодые денди, под крылышком у богатых папеньки и маменьки. Но, однако, братец, как я погляжу, ты обидчив!

— Увы, каюсь. — Глеб достал из жилетного кармана дорогие часы и, щелкнув крышкой, воскликнул: — Извините, сестрица, опаздываю к больному! Собственно, господин герцог не столько болен, сколько мнителен, но титулы подобных пациентов вынуждают меня навещать их каждый день в одно и то же время, минута в минуту, выслушивать их жалобы и соглашаться с тем, что их болезни крайне опасны! По совести сказать, титул часто и есть единственный диагноз!

— До чего же у меня злой братец! — Виконтесса подала ему руку на прощанье. — Мы теперь будем часто видеться! В воскресенье приходи ко мне обедать!

Но в воскресенье Глеб не явился, прислав записку, в которой сообщал, что обстоятельства вынуждают его срочно покинуть Париж. Кузен не давал о себе знать несколько месяцев и лишь весной прислал пасхальную открытку из Генуи, а в июне черкнул маленькое письмецо:

«Милая, дорогая кузина, я еду в Петербург по делам. Как было бы замечательно, если бы мы встретились там!.. Всегда помнил о Вас и о том давнем вечере в библиотеке ваших предков. Это был счастливейший вечер моей жизни…»

В конце значился петербургский адрес.

Короткое письмецо, странное и почти наивное, растрогало женщину до слез. Она весь день просидела над измятым листком в оцепенении и, даже когда сгустились сумерки, не разрешила слугам зажечь свечи. Призраки прошлого обступали ее смутным бестелесным хороводом, нашептывая давно отзвучавшие угрозы и оскорбления. Виконтесса кожей чувствовала их самодовольные ухмылки, ловила на себе их презрительные взгляды. «Ничего, дайте срок, — обещала она им, слабо шевеля похолодевшими губами, — доберусь я до вас!»

…Теперь, проезжая в карете по улицам берлинских окраин, слушая непринужденную болтовню графа Сергея и Майтрейи, она делала вид, что дремлет, чтобы не вступать в разговор. Эти двое невольно раздражали Елену своей беззаботностью. «Дети! Сущие дети! Братец Глеб даже в шесть лет был умнее и взрослее их, вместе взятых!»

Глеб не мог вспомнить, когда и как он полностью попал под влияние графа Обольянинова, сделался послушным механизмом в его руках. Ему, напротив, всегда казалось, что граф слушается его и готов исполнить любой его каприз. Впрочем, в общих чертах так и было до его отъезда в Париж и поступления в университет. И вдруг что-то случилось с графом. Знакомого Глебу человека словно подменили.