Отверженная невеста

На рассвете восьмого августа большая дорожная карета, запряженная четырьмя рысаками, въехала в столицу. Виконтесса де Гранси приказала кучеру нигде больше не останавливаться на ночь (ей хватило одной ночевки на постоялом дворе в России, чтобы принять такое решение). Путешественники спали сидя, укрывшись пледами, с трудом вытягивая затекшие ноги. Кучер, всю ночь нахлестывавший лошадей, под утро тоже начал задремывать на козлах. Уставшие, голодные рысаки миновали заставу, окраинные улицы и теперь не торопясь, никем не понукаемые влекли карету по Невскому проспекту, в этот ранний час еще почти пустому. Спящий кучер уронил поводья, его голова безвольно моталась из стороны в сторону, как у мертвеца. И эта большая дорожная карета, траурно-черная, с зашторенными окнами, казалась призраком среди других экипажей, порождением ночного тумана, исторгнутого болотистой столичной землей. В конце концов лошади сами остановились возле открытых дверей кофейни. Их привлек сладкий запах свежевыпеченного хлеба, и они пошевеливали раздутыми ноздрями, жадно впивая его.

Виконтессе в этот миг впервые за много лет приснился Евгений Шувалов. Он, еще совсем юный, плыл на лодке по Яузе, с молоденькой девушкой в розовом платье. Незнакомка прикрылась от солнца летним ажурным зонтиком, и лицо ее невозможно было разглядеть. Елена смотрела на них с берега, ожидая, когда причалит лодка. Евгений, обращаясь к своей спутнице, твердил одну и ту же фразу, возбужденно и порывисто, сперва громко, потом все тише и тише: «Это не мой ребенок! Я отказываюсь от него!» Жестокие слова эхом отражались от пустынных берегов Яузы, множились и звучали на разные лады. Елену лихорадило, несмотря на палящий летний зной, ее будто с ног до головы окатывали ледяной водой. И она видела, что лодка плывет уже не к ней, а к противоположному берегу…

…По телу спящей женщины прошла сильная судорога. Поморщившись от боли, виконтесса открыла глаза и, взглянув в окно, сразу поняла, что карета находится на Невском. Она узнала место, хотя не была в этом городе много лет. Все попутчики спали, граф Сергей и повар Жескар поочередно всхрапывали, будто о чем-то переговаривались. Место Майтрейи пустовало, дверца кареты была приотворена.

Индийская принцесса стояла на тротуаре и завороженно наблюдала, как над незнакомым городом поднимается солнце. Ее заспанное милое лицо доверчиво обращалось то к высоким роскошным особнякам, то к зеркальным витринам закрытых еще магазинов, то к прохожим, которых с каждой минутой становилось больше. На юную индианку тоже оборачивались, она со своей экзотической красотой была похожа на великолепную орхидею, случайно уроненную на сырой петербургский тротуар.

— Милая моя, — ласково обратилась к ней виконтесса, выходя из кареты и накидывая на плечи Майтрейи кашемировую шаль, — ты вышла в легком платье, этого делать нельзя. В этом городе коварный климат. Знаешь здешнюю поговорку: «Утренний ветерок с Невы не задует и свечи, но может задуть человеческую жизнь!»

И будто в подтверждение ее слов с Невы потянуло пронзительным дуновением.

— Элен, меня почему-то пугает этот город, — тревожно произнесла принцесса.

— Не только тебя, — с усмешкой ответила де Гранси и серьезно добавила: — Только не надо показывать ему своего страха…

Снятый для виконтессы особняк на Фонтанке был обставлен с роскошью «а-ля Бонапарт». Торжественно-пышный ампир, уже поднадоевший в Европе и постепенно вытесняемый более скромным и практичным бидермейером, здесь торжествовал повсеместно. Мебель в римском стиле и обои из красной юфти с позолотой, украшавшие гостиную, сразу вызвали у Елены приступ раздражения.

— В Париже такие гостиные остались только у богатых торговцев и нотариусов! — заявила она полноватому низенькому господину в сером фрачном костюме, неотступно следовавшему за ней.

Он встретил прибывших путешественников на крыльце особняка, он и снял для виконтессы дом, обставив его по собственному вкусу. Упреки низенький чернявый господин выслушивал кротко, с вежливой улыбкой и казался не слишком расстроенным. Он не дрогнул, даже когда Елена начала возмущаться картинами, висевшими на стенах, роскошными и очень дорогими копиями Пуссена и Рубенса.

— Вы считаете, значит, что такое обилие обнаженных тел, как женских, так и мужских, прилично для дома, где проживают две дамы, одна из них невинная девушка? — продолжала она высказывать господину в сером. — Прикажите немедленно снять и уберите эти вакханалии куда подальше!

— А что же повесить взамен? — вкрадчиво осведомился тот.

— Закажите копии Ватто, Шардена, Фрагонара, — перечислила виконтесса любимых художников своего покойного мужа, — а также Виже-Лебрен и Шарпантье. Чтобы никаких больше оргий на стенах! Впрочем, библейские сюжеты я также не нахожу уместными…