Отверженные

Слово «ты» исчезло, его заменили «вы», «баронесса», «господин Жан», все это сделало его другим для Козетты. Ему удалось его желание — отдалить ее от себя. Она делалась все веселей и относилась к нему уже не так нежно. Однажды она вдруг сказала ему: «Вы были моим отцом, теперь вы мне не отец, вы были моим дядей, теперь вы мне даже и не дядя, вы были господином Фошлеваном, теперь вы Жан. Кто же вы наконец? Я не люблю этого. Если бы я не знала, какой вы добрый, я бы стала вас бояться».

Он продолжал жить на улице Омм Армэ — не будучи в состоянии решиться переехать из квартала, где жил с Козеттой.

В первое время он оставался подле Козетты по нескольку минут, потом уходил.

Мало-помалу он удлинял свои визиты. Можно было сказать, что, пользуясь увеличивающимися днями, он приходил раньше и уходил позже.

Однажды у Козетты вырвалось: «Отец». На темном старом лице Жана Вальжана промелькнул луч радости. Он возразил ей: «Скажите: Жан». «А, правда, — отвечала она со смехом, — господин Жан». «Хорошо», — сказал он. Он отвернулся, чтобы она не видела, как он вытирает глаза.

III. Они вспоминают о саде на улице Плюмэ

Это было в последний раз. С этого момента свет исчез, воцарилась полная темнота. Не было уже прежней фамильярности, не стало приветственных поцелуев, не слышалось уже глубоко нежного слова «отец». Он по собственному желанию и по его собственному настоянию последовательно вытеснил себя из всего, что составляло его счастье, на его долю выпало большое несчастье — утратив в один прекрасный день Козетту всю целиком, переживать потом потерю ее по частям. Глаз кончает тем, что привыкает к слабому свету, проникающему в подвалы. В общем, по-видимому, его удовлетворяла возможность видеть каждый день Козетту. Вся его жизнь сосредоточивалась в этом часе. Он садился рядом с ней, молча смотрел на нее, или он говорил с ней о минувших годах, о ее детстве, о монастыре, о ее подругах в пансионе.

Однажды после полудня, в один из первых апрельских дней, уже теплых, но еще довольно свежих, в то время, когда яркое солнце светило особенно весело, когда сады, видневшиеся из окон Мариуса и Козетты, волновались, точно пробуждаясь от сна, когда наконец распускался боярышник, когда старые стены дома стали покрываться убором из желтофиолей, когда в расщелинах между камнями стали появляться красные цветки жибрея, а в траве виднелись уже маргаритки и лютики, когда в воздухе начали порхать первые вестники тепла — белые бабочки, когда ветер, этот музыкант на непрерывно продолжающемся свадебном пиру природы, играл под зеленеющим сводом деревьев начало великой утренней симфонии, которую поэты называют весной, — Мариус сказал Козетте:

— Мы собирались сходить взглянуть на наш садик на улице Плюмэ. Пойдем. Нехорошо быть неблагодарными.

И они улетели, стремясь, как две ласточки, туда, где царила весна.

Сад на улице Плюмэ произвел на них впечатление утренней зари. За ними в их жизни было уже нечто такое, что можно было бы назвать весной их любви. Дом на улице Плюмэ, взятый внаймы, все еще принадлежал Козетте. Они ходили и по саду и по дому. Здесь они вспомнили прошлое и как бы забыли обо всем остальном. Когда в обычный час вечером Жан Вальжан явился на улицу Филь-дю-Кальвер, Баск сказал ему:

— Сударыня с господином ушли и еще не возвращались.

Жан Вальжан молча сел и ждал целый час. Козетта все еще не возвращалась. Он опустил голову и ушел.

Козетта была так опьянена прогулкой «по их саду» и так весела, проведя целый день в воспоминаниях о прошлом, что на следующий день только об этом и говорила. Она даже не заметила, что она не видела накануне Жана Вальжана.

— Как вы добрались туда? — спросил ее Жан Вальжан.

— Пешком.

— А вернулись?

— В фиакре.

С некоторого времени Жан Вальжан стал замечать, что юная чета ведет слишком уединенную жизнь. Это ему не нравилось. Мариус жил чересчур экономно. Как-то Жан Вальжан все-таки осмелился спросить:

— Почему у вас нет кареты? Хорошенькое купе стоило бы вам не больше пятисот франков в месяц. Ведь вы богаты.

— Не знаю, — отвечала Козетта.

— И потом Туссен, — продолжал Жан Вальжан. — Она ушла, а вы ее никем не заменили. Почему это?

— Нам довольно и одной Николетты.

— Но вам нужна горничная.

— Разве у меня нет Мариуса?

— Вам нужно иметь собственный дом, держать прислугу, иметь карету, ложу в театре. Для вас ничто не может быть слишком хорошо. Почему бы вам не пользоваться своим богатством? Богатство — хорошее прибавление к счастью.

Козетта не ответила ни слова. Продолжительность посещений Жана Вальжана не только не сокращалась, а скорее наоборот, возрастала. Когда сердце начинает скользить по наклонной плоскости, то оно уже не останавливается.