Отверженные

— В таком случае я видел вас у Шатобриана! Я хорошо знаю Шатобриана. Он очень мил. Он говорил мне иногда: «Тенар, друг мой… не выпить ли нам с вами по стаканчику?»

Лицо Мариуса делалось все суровее.

— Я никогда не имел чести бывать у господина Шатобриана. Перейдемте к делу. Что вам угодно?

Субъект, услышав еще более неприветливый тон, склонился еще ниже.

— Господин барон, соблаговолите меня выслушать. В Америке, в стране около Панамы, есть деревня, называемая Хойя. Эта деревня состоит всего только из одного дома. Большой квадратный дом, каждая сторона этого квадрата имеет в длину пятьсот футов, каждый верхний этаж выступает на двенадцать футов, так что получается нечто вроде террасы, а все это вместе имеет вид башни; в центре имеется внутренний двор, где хранятся провизия и прочие припасы, окон нет, вместо них бойницы, дверей тоже нет, вместо них — лестницы; лестницами пользуются для того, чтобы подняться сначала на первую террасу, затем с первой на вторую, со второй на третью и т. д. По лестницам же спускаются во внутренний двор, в комнатах нет дверей — вместо них люки, к которым прикреплены подъемные лестницы: вечером все люки запираются, лестницы втаскиваются наверх, в бойницах появляются мушкетоны и карабины, и проникнуть в башню уже нет никакой возможности. Днем — это дом, ночью — это крепость, имеющая восемьсот жителей, — вот какова эта деревня. Но ради чего же принимается столько предосторожностей? Ради того, что это место очень опасное, оно кишмя кишит людоедами. В таком случае зачем же люди стремятся туда? Потому что это чудесная страна — там золото.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — перебил Мариус, у которого обманутое ожидание переходило в нетерпение.

— А вот зачем, господин барон. Я старый, утомившийся жизнью дипломат. Старая цивилизация до смерти надоела мне. Хочу попытать счастья в Новом Свете.

— Дальше.

— Господин барон, эгоизм — мировой закон. Крестьянка-поденщица оборачивается и смотрит, как проезжает дилижанс, крестьянка-собственница, работающая на своем поле, не оборачивается. Собака бедняка лает на богача, собака богача лает на бедняка. Всяк за себя. Свой собственный интерес составляет единственную цель людей. Золото — могучий магнит.

— Дальше. Кончайте.

— Я хотел бы поселиться в Хойе. Нас трое. У меня есть жена и дочь. Дочь очень красива. Путешествие не близкое, и стоит дорого. На это мне нужны деньги.

— При чем же тут я? — спросил Мариус.

Неизвестный вытянул из-за галстука шею, как коршун, и спросил, силясь улыбнуться:

— Разве господин барон не читал моего письма?

Это было почти верно. Дело в том, что Мариус почти не обратил внимания на содержание письма. Он видел и узнал почерк, но почти не видел письма. Он почти ничего не помнил из того, о чем ему писали. И только в эту минуту ему был сделан новый намек. Он обратил внимание на эту подробность: «Моя жена и дочь». И он устремил на неизвестного проницательный взгляд. Судебный следователь, и тот не мог бы смотреть лучше его. Он, точно желая поймать собеседника на слове, ограничился ответом:

— Объяснитесь.

Неизвестный засунул руки в карманы, поднял голову, не выпрямляя своего спинного хребта, и в свою очередь испытующе взглянул на Мариуса сквозь свои зеленые очки.

— Хорошо, господин барон. Я объяснюсь. Я хочу продать вам тайну.

— Тайну?

— Тайну.

— Она меня касается?

— Немножко.

— Что же это за тайна?

Мариус все более и более вглядывался в стоявшего перед ним субъекта, продолжая в то же время внимательно слушать.

— Я вам расскажу — начало бесплатно! — сказал незнакомец. — Вы сами убедитесь, насколько это интересно.

— Говорите.

— Господин барон, вы держите у себя вора и убийцу.

Мариус вздрогнул.

— Я? Нет, — сказал он.

Незнакомец совершенно спокойно провел локтем по своей шляпе, а затем продолжал:

— Убийцу и вора. Заметьте, господин барон, что я говорю не о временах давно минувших, не о таких, которые перед законом сглаживаются за давностью времени, а перед Богом раскаянием. Я говорю о том, что было недавно, о делах, до сих пор еще неизвестных правосудию. Я продолжаю. Этот человек сумел заслужить ваше доверие и почти что втерся в вашу семью под ложным именем. Я хочу сказать вам его настоящее имя. И я скажу вам его бесплатно.

— Я слушаю.

— Его зовут Жаном Вальжаном.

— Я это знаю.

— Я скажу вам, и тоже бесплатно, кто он такой.

— Говорите.

— Это беглый каторжник.

— Я это знаю.

— Вы это узнали сейчас, когда я сказал вам об этом.

— Нет. Я знал это раньше.

Холодный тон Мариуса, два раза подряд повторившего: «Я это знаю», его лаконизм, отрывистая речь вызвали в незнакомце какой-то тупой гнев. Он украдкой бросил на Мариуса свирепый взгляд и тотчас же опять опустил глаза. Как ни быстро это произошло, он не ускользнул от Мариуса. Взгляд этот был таков, что, однажды увидев его, забыть его невозможно. Подобные взгляды могут бросать только низменные люди, они вспыхивают в зрачке, играющем в данном случае роль зеркала души; очки не в состоянии что-либо скрыть, это все равно, что пытаться загородить стеклом ад.

Незнакомец отвечал с улыбкой: