Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

— Да, Господь Бог, — произнес могильщик авторитетным тоном. — У философов — бессмертный Отец; у якобинцев — Всевышнее Существо.

— Мы так и не сведем знакомство друг с другом?

— Мы уже познакомились. Вы крестьянин, а я парижанин.

— Какое это знакомство, пока не выпьешь вместе? Кто опорожняет стакан, тот обнажает душу. Пойдем выпьем. От этого не отказываются.

— Обязанности прежде всего.

Фошлеван подумал про себя: «Я пропал».

Катафалку оставалось проехать всего несколько шагов до маленькой аллеи, которая вела в участок, принадлежавший монахиням.

— Крестьянин, — молвил могильщик, — у меня семеро ребятишек, которых надо кормить. Так как они кушать просят, то мне не подобает пить. Их голод — враг моей жажды, — прибавил он с довольным видом человека серьезного, произносящего умную фразу.

Катафалк обогнул группу кипарисов, выехал из главной аллеи, направился по боковой аллее, выбрался на открытое пространство и углубился в кустарник. Это означало близость монашеского участка. Фошлеван замедлял шаг, но не мог удержать лошадей. К счастью, колеса вязли в земле, размокшей от зимних дождей, и замедляли путешествие.

Он подошел поближе к могильщику.

— Там есть такое славное аржантейльское винцо, — прошептал Фошлеван.

— Братец мой, — отвечал тот, — по-настоящему, я не должен быть могильщиком. Мой отец был привратником в Пританее. Он готовил меня к литературной карьере. Но его постигло несчастье. Он проигрался на бирже. И я должен был отказаться от профессии писателя. Впрочем, я сейчас пишу.

— Значит, вы не могильщик, — проговорил Фошлеван, цепляясь за эту слабую соломинку.

— Одно не мешает другому. Я исправляю две должности сразу. Фошлеван не понимал, что ему говорили.

— Да пойдем же выпьем, — сказал он.

Здесь необходимо одно замечание. Фошлеван, несмотря на свою тревогу, предлагал выпить, но не объяснялся насчет одного пункта: кто будет платить? Обыкновенно Фошлеван предлагал, а дядя Метиенн расплачивался. Предложение выпить, очевидно, проистекало из нового положения, созданного новым могильщиком, это предложение необходимо было сделать, но старый садовник коварно оставлял в тени вопрос о том, кто раскошелится. Несмотря на свое волнение, Фошлеван вовсе не имел намерения платить.

Могильщик продолжал с улыбкой превосходства:

— Надо чем-нибудь питаться. Я принял на себя должность покойника Метиенна. Когда человек почти что кончил курс, он становится, так сказать, философом. К должности писца я прибавил черную работу. У меня есть писарское бюро на рынке Севрской улицы. Знаете, наверное? Зонтичный рынок. Все кухарки квартала обращаются ко мне. Я им строчу записочки к милым дружкам. По утрам пишу любовные записочки, а по вечерам рою могилы. Вот какова жизнь, крестьянин.

Дроги подвигались. Фошлеван с тоской озирался вокруг. Крупные капли пота струились по его лбу.

— Впрочем, — продолжал могильщик, — нельзя служить двум господам сразу. Придется выбирать между пером и заступом. Заступ портит мне почерк.

Дроги остановились.

Мальчик-певчий вышел из траурной кареты, а за ним священник. Одно из передних колес дрог слегка поднялось на бугорок, за которым зияла могила.

— Вот так штука, — повторял Фошлеван, совсем растерянный.

VI. Между сосновыми досками

Кто лежал в этом гробу? Читатель уже знает — Жан Вальжан. Он ухитрился существовать в этом ящике и дышал с грехом пополам.

Странное дело, до какой степени спокойствие совести придает невозмутимость всему остальному. Комбинация, задуманная Жаном Вальжаном, шла своим порядком и шла хорошо со вчерашнего дня. Он рассчитывал, как и Фошлеван, на дядю Метиенна. Он нисколько не сомневался в исходе. Положение было самое критическое, а между тем спокойствие полнейшее.

От четырех досок гроба веет каким-то страшным миром, словно покой смерти сообщался спокойствию Жана Вальжана. Из глубины гроба он мог следить и следил за всеми фазами той драмы, которую он разыгрывал со смертью. Вскоре после того как Фошлеван закончил приколачивать крышку, Жан Вальжан почувствовал, как его уносят, потом везут. По ослабевшим толчкам он понял, что с мостовой переехали на немощеную землю, то есть покинули улицы и добрались до бульваров, По глухому гулу он угадал, что переезжают через Аустерлицкий мост. При первой остановке он подумал: вот и могила.

Вдруг он почувствовал, что гроб подхватили на руки, затем услышал глухое трение о доски; он сообразил, что обвязывают веревку вокруг гроба, чтобы спустить его в вырытую яму.

Вслед за этим он ощутил словно головокружение.

Вероятно, факельщики и могильщик слишком раскачали гроб и опустили его головой вниз. Он быстро очнулся и почувствовал, что лежит горизонтально и неподвижно. Гроб коснулся дна.

Его охватила дрожь.

Над ним раздался голос торжественный и холодный. Медленно прозвучали латинские слова, смысла которых он не понимал:

— Qui dormiunt in terrae pulvere, evigilabunt; alii in vitam aeternam et alii in opprobrium, ut videant semper [46].

Детский голос произнес:

— De profundis.

Торжественный голос продолжал:

— Requiem aeternam dona ei, Domine [47].