Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Вот что беспорядочно и вперемежку всплывало на поверхность 1817 года, забытого ныне. История почти всегда пренебрегает этими частностями, да иначе и поступать не может: так как она бы утонула в бесконечных подробностях. Однако эти подробности, неправильно называемые ничтожными — в жизни человечества нет ничтожных фактов, как в растительности нет ничтожных листьев, — подробности полезные. Из физиономии годов слагается облик веков.

В 1817 году четверо юных парижан устроили «веселую шутку».

II. Двойной квартет

Эти парижане были: один — из Тулузы, другой — из Лиможа, третий — из Кагора, четвертый — из Монтобана, но они были студенты, а студент и парижанин синонимы — учиться в Париже то же, что родиться там.

Эти молодые люди не были замечательны ничем; каждому случалось видеть такие лица — это были типичные представители первого встречного: не добрые и не злые, не ученые и не невежды, не гении и не дураки, красивые весенней красотой, называемой двадцатилетним возрастом. Они были первыми попавшимися Оскарами, — Артуров в эту эпоху еще не было. «Воскурите аравийские ароматы! — гласил модный романс. — Идет Оскар! Идет Оскар! Я увижу его!» Головы были наполнены Оссианом*, элегантность была скандинавская и каледонская, чистокровный английский жанр должен был явиться позднее и первый Артур — Веллингтон* — совсем недавно одержал победу при Ватерлоо.

Наших Оскаров звали: одного — Феликс Толомьес из Тулузы; второго — Листолье из Кагора, третьего — Фамейль из Лиможа и четвертого — Блашвелль из Монтобана. Естественно, у каждого была возлюбленная. Блашвелль любил Февуриту, получившую прозвище благодаря поездке в Англию; Листолье обожал Далию, выбравшую псевдонимом имя цветка; Фамейль поклонялся Зефине, уменьшительное от Жозефины; Толомьес обладал Фантиной, прозванной Белокурой вследствие золотистого цвета волос. Февурита, Далия, Зефина и Фантина были четыре восхитительных создания, от которых веяло ароматом веселости; они были швеи, не оставившие еще окончательно иглы, слегка оторванные от работы любовью, но сохранившие еще на лице следы трудовой простоты и в душе луч чистоты, остающейся у женщин после первого падения. Одну из четырех называли «молодой», потому что она была младшая, а еще одну — «старухой»; «старухе» было двадцать три года. Ничего не утаивая, следует сказать, что три из них были опытнее, легкомысленнее и более закружившиеся в столичном вихре, чем Фантина-Белокурая, переживавшая первое увлечение.

Далия, Зефина и, в особенности, Февурита не могли похвастаться тем же. В их только что начинавшемся романе был уже не один эпизод, и любовник, называвшийся в первой главе Адольфом, являлся Альфонсом во второй и Густавом — в третьей. Бедность и кокетство — плохие советницы, одна — пилит, другая — льстит; а красивым дочерям народа они обе нашептывают поочередно советы. Плохо оберегаемые души слушаются их. Отсюда их падение и бросание в них камнями. Им колют глаза блеском всего непорочного и неприступного. Увы! Что бы сталось с Юнгфрау, если бы она могла ощущать голод?

Зефина и Далия преклонялись перед Февуритой, ездившей в Англию. Она рано обзавелась хозяйством. Отец ее был старый учитель арифметики, грубый гасконец, холостой, бегавший по ученикам, несмотря на преклонный возраст. Учитель в своей молодости увидел однажды, как платье одной горничной зацепилось за каминную решетку; это приключение заронило в нем искру любви. Результатом этого обстоятельства стала Февурита. Время от времени она встречалась с отцом — он ей кланялся. В одно прекрасное утро к ней вошла старуха, с виду ханжа, и сказала ей:

— Вы меня не знаете, барышня?

— Нет.

— Я твоя мать.

Затем старуха отворила буфет, утолила голод, распорядилась перетащить к ней свой матрас и поселилась. Эта мать, ворчунья и ханжа, никогда не разговаривала с Февуритой, сидела и молчала целыми часами, завтракала, обедала и ужинала за четверых, ходила в гости к портье и там злословила о дочери.

Далию привлекло к Листолье, а может быть, и к другим, и вообще влекло к праздности то, что у нее были чересчур красивые розовые ногти. Как работать с такими ногтями? Кто хочет оставаться добродетельным, не должен щадить рук. Что касается Зефины, она победила Фамейля своей ласковой и шаловливой манерой произносить: «Да, мсье».

Молодые люди были товарищами между собой, девушки — приятельницами. Подобная любовь всегда подбита подобной дружбой.

Премудрая любовь и дружба философов. Доказательством этому служит то, что, оставив в стороне любовные интрижки, Февурита, Зефина и Далия были женщины-философы, а Фантина — девушка целомудренная.

Каким образом целомудренная? — спросят меня, а Толомьес? Соломон ответил бы, что целомудренная любовь часть премудрости. Мы же ограничимся, сказав, что Фантина любила в первый раз, любила искренне, и Толомьес был единственной ее привязанностью.

Она одна из всех своих подруг позволяла только одному мужчине говорить ей «ты».