Отверженный дух

— Идея, в сущности, не новая, — проговорил он после некоторого раздумья. — Представляет собой, по-видимому, вариант экзорсизма. Но вот осуществление ее, наверное, требует большого умения, а главное — ума. Ты знаешь, бывало в Лондоне выходишь после бомбардировки — и просто физически ощущаешь скопление этих несчастных… Как мечутся они, застигнутые врасплох, попавшие в ловушку! Рай и ад — это ведь как два берега: каждый гарантирует по меньшей мере определенность. Но не дай бог застрять где-то посередине, закружиться в бессмысленном водовороте — вот действительно страшная участь. Эта твоя «группа освобождения» делала важное дело, и если бы я только знал… Впрочем, нет, наверное, я бы такой работы не выдержал. Да и Фабиенн потребовала, чтобы после свадьбы со спиритизмом было покончено раз и навсегда.

— Неужели ты действительно увлекался этим всерьез?

— Но ты ведь знаешь: сам ходил со мной на собрания в Оксфорде.

— Ходил, конечно, — любопытно было. Честно говоря, я думал, ты и сам не придаешь всему этому большого значения.

Он от души расхохотался.

— Ты, Баффер, в своем амплуа. По-твоему, я и книгу пытался писать просто так, от нечего делать?

— Нет, почему же; допустим, ты решил стать писателем: нашел необычную тему, ну и…

Я умолк, устыдившись собственных слов. Нет, на Арнольда все это было совсем непохоже.

— На какие-нибудь пустяки я просто не стал бы зря тратить время, — сказал он спокойно. — Да, я занимался спиритизмом всерьез: и что тут такого? Отец мой был спиритом, правда, уж очень расстраивал этим наших женщин. Потом и я пришел к нему в блонфилдский кружок: мы любили повсюду бывать вдвоем. Знаешь, мы с ним тогда переговорили о многом. Например, о так называемых «посещениях»: что это такое, в самом деле? По-видимому, сигнал бедствия. Отчаянная попытка сущности, лишенной тела, но не попавшей по назначению, найти что-то знакомое в утраченном мире, зацепиться за какую-нибудь опору — как-то снять с себя и сбросить на нее то, что мешает отправиться в последний путь. Как страшно это должно быть: лишиться жизни — и не умереть. Остаться меж двух далеких берегов, не имея в себе сил ни вернуться обратно в тело, ни порвать навсегда с физической плотью.

— Вернуться обратно в тело? Но… неужели ты веришь в возможность «вселения духа»?

Он повернул ко мне голову и медленно проговорил:

— Старая Смерть возомнит, будто я мертв.
Но я подкрадусь к ней тихо сзади:
Скину костлявую с трона и растопчу во прах…

— А может быть, из той же компании и Беддоуз? Не в этом ли ключ к разгадкам его странных, темных пророчеств? Не потому ли бьется так мучительно и бесплодно его поэтическая жизнь, так тягостно связан его истерзанный творческий дух? Ты только вспомни хотя бы эту балладу — поистине жемчужину англоязычной поэзии…

— «Призрак в сиянье Луны?»

Я вспомнил. И тут же память моя воскресила ту ночь на болотах, тихий голос моего друга и ледяной ужас, сковавший мне сердце, — ужас перед мертвенной красотой этой музыки слова…

— «Полночь пришла; жена моя, встань…» — глухо и торжественно прозвучали эти слова; в ту же секунду мне показалось, что под каштанами, перед залитой солнечным светом лужайкой сразу стало как-то темнее и прохладнее, — «… Время пришло возлечь нам с тобой на черное ложе дождя, под покрывало молний…»

К нам направлялась Фабиенн; в милом ситцевом платьице она сама, казалось, приободрилась и повеселела.

— Обед готов. И вот твоя таблетка.

— Убирайся ко всем чертям!

Мне показалось, что я ослышался. Арнольд просто не мог сказать такое, тем более, собственной жене. Фабиенн стояла с застывшей улыбкой, протянув ладонь, в которой поблескивала на солнце перламутровая таблетка.

— Вайолет приготовила суфле, — продолжала она очень спокойно. — Так что минут через десять можно будет садиться. А пока что у вас как раз есть время пропустить по стаканчику.

— И ради этой Вайолет мы, конечно, должны пожертвовать интересной беседой?

— Вовсе нет — ради нашего проголодавшегося гостя, — она улыбнулась в мою сторону. — Можешь, кстати, отказаться от суфле и приступить сразу к отбивной с салатом.

Арнольд пробубнил что-то, взял таблетку и сунул ее в рот. Фабиенн нагнулась, чтобы помочь ему подняться.

— Еще чего! Слава Богу, не совсем еще калека…

Он неуклюже встал и пошатываясь побрел к дому. Сгорая от стыда, я стал помогать Фабиенн вытряхивать подушки; затем мы задвинули стульчики подальше в тень. Глаза наши встретились — она глядела на меня спокойно и ласково.

— Вы не расстраивайтесь. Через пару минут он будет в полном порядке.

— Может быть, он тут… на солнце перегрелся, — брякнул я первое, что пришло в голову.

— Ничего страшного не произошло.

Мы пошли по траве, направляясь к дому. Арнольд ждал на веранде; белое, как мел, лицо его искрилось бусинками пота.

— Слушай, что я сказал тебе только что? — он ухватил жену за руку.

— А? Да так, вроде ничего особенного, — она обезоруживающе улыбнулась.

— Точно? Ты уверена?