Отверзи ми двери

Он говорил просто, спокойно, твердо глядя прямо в глаза Льву Ильичу.

- ...Вы сделали свой выбор, добровольно надели на себя крест, никогда его не снимайте. Вы взяли его в трудное, быть может, переломное время для нас и нашего отечества. Быть может, и пострадать вам за то придется. Ну что ж, никто не может прожить без своей Гефсимании и Голгофы! Радуйтесь испытаниям, какие вам предстоят, ибо убегать от них, по словам Отцов, то же, что убегать от самого спасения. Это тот огонь, которым должна осолиться жизнь каждого, кто хочет наречься чадом Божиим. Поздравляю вас со Святым Крещением!..

Лев Ильич увидел перед собой крест - как в росе, огнем сверкающий. Он поцеловал этот крест и руку священника, держащую крест...

Дуся захватила таз, кувшин, все вышли за ней. Лев Ильич быстро оделся, руки у него дрожали.

Маша вернулась, крепко, трижды поцеловала его в губы.

- Поздравляю тебя, сынок!

За ней Дуся:

- Я говорила - какое счастье, что вы нас разыскали! - они поцеловались.

Потом и Вера подошла, у нее слезы стояли в глазах, а может виделось так Льву Ильичу - перед ним все плавало как в тумане.

Кирилл Сергеич уже без епитрахили, без креста, снял со стены икону, поцеловал ее и протянул Льву Ильичу:

- Это ваша, - сказал он, - крещальная.

Лев Ильич взял, но руки так дрожали, едва не уронил. На него из темной доски та же - все та же! - Божья Матерь глядела с младенцем.

- Господи!.. - сказал он. - Отец Кирилл, это та самая - мамина икона!..

- Ну вот, - улыбнулся Кирилл Сергеич, совсем другое у него было лицо, нет ничего случайного. Кто в случай верит - тот в Бога не верует.

- Надо бы это, праздник наш, как-то... отметить, - сказала Дуся, - а мы, как на грех, уезжаем.

- Ничего, - сказал Кирилл Сергеич, - вернемся через три дня, если до поста успеем, а то в Пасху у нас и будет праздник. Ну что ж делать.

- Да, да, - заторопился Лев Ильич, прижимая икону к груди, - у вас совсем нет времени. Я пойду, спасибо вам за все...

- Пусть их уезжают, - подала голос Маша, - а я сегодня с полдня домой вернусь. Вот у меня...

- Я даже и не знаю... - начал было Лев Ильич.

- Да, - вспомнил Кирилл Сергеич, - дайте я ваш телефон запишу, адрес, а то вернусь, надо будет нам сразу повидаться.

- Понимаете... - Лев Ильич тут уж никак не мог промолчать. - Я сегодня ночью ушел из дома... Не знаю... совсем ушел. Так что, куда мне звонить - на работу если... Где я буду жить - трудно сказать.

Кирилл Сергеич посмотрел на него.

- Знаете что, - скзал он вдруг, - а живите пока у нас, все равно квартира пустует. За попугаем, за рыбками приглядите, что ж мы все Машу нагружаем... Вот здесь и живите - в этой комнате. Ключ будет у Маши, она вам все объяснит, где что...

- Нет, мне...

- Да, да, вот и договорились, верно, Дуся?

- Конечно, я только буду рада, нам спокойнее... И потом попугай у нас, можно сказать, особенный, с характером, он один ночью не остается. Мы раз уезжали - заболел, еле отходили. Так что очень нас выручите, - Дуся улыбнулась. - А Маша все вам расскажет - где белье, где что... Вы не стесняйтесь, обязательно приходите!..

- А вернемся - обо всем поговорим, - сказал Кирилл Сергеич. - Что ж сейчас наспех, да и верно, еще кой-что подкупить нужно, знаете как в деревне пусто...

Лев Ильич с ним расцеловался, пошел было к двери, но вспомнил про икону, воротился, положил на стол.

Кирилл Сергеич длинно, внимательно смотрел на него.

"Какие у него глаза усталые..." - подумал вдруг Лев Ильич.

9

Он и этот день тоже много раз потом пытался вспомнить - то есть, тут все просто было, каждый шаг он ясно видел, представлял, да и ничего хитрого словно бы в этот день не случилось. Он находился в здравом уме, день был, а не ночь, и все его передвижения по городу, встречи, даже разговоры были на памяти. Даже свои настроения, ощущения запомнились - важный и дорогой это был для него день, как же его забудешь. Но здесь другое его томило, он каким-то иным странным чувством знал, что именно в этот самый день допустил какую-то промашку; да нет, не то слово, что-то он позволил себе, разрешил, чего никак нельзя было разрешать, а там - как с горы покатился. Но вот с чего это началось, да и потом, когда уже летел так, что и дух замирал, все не понимал, что катится и погибает, да и знал бы, все равно бы не удержался, да и останови его, он бы не услыхал, не зацепился...

Но конечно, он все это потом осознал, падением нарек, но вот где, в чем, в какой момент это началось? Он долго еще потом не там - во вне искал, кого-то обвинял, да и себя не за то, будто кто тащил его, а не он сам шагнул навстречу. Почему?.. Вот в том-то и дело, что все здесь призрачно было, и когда уж сыростью потянуло, гнилью, и было взаправду, кабы не поздно, он и тогда не сразу это осознал и напугался.