Ответ большевику Дыбенко

Махновец передернулся. Дело пахнет керосином – он никому не представлялся, а документы у него были на какого–то Михельсона, немца–колониста, причем настоящие. А что этот немец у восемнадцатом году помер – так это никого не обходит. И ведь не сбежишь – он тут впервые, входов–выходов не знает. Да и руки за спиной уже скрутили.

Уже и пришли. А пол интересный, скользкий, квадратиками. Мурло с погонами, вроде прапорщик, за столом сидит, мурло с лампасами стволом в спину тычет и – вот чего документы не пригодились – Митенька–гимназист с блокнотом. От надо было тебя пристрелить.

Паша не знал, сколько времени прошло – два или три часа. Сокамерник с третьей попытки влез на верхние нары и храпел. А что тут еще делать? Читать то, что на стенах понаписывали? Сплошная нецензурщина, главным образом про какого–то Гоца. О, вот тут прилично написано – «Азеф – провокатор!»

Шаги слышно, ключи звякают, может, пожрать дадут? Сокамерник тоже проснулся, вниз смотрит, как мышь летучая с балки на чердаке. Нет, это не еда, это Глина. Он хоть живой?

Пульс вроде есть, или нет? И вообще, шею надо мыть. Прогрессор пожалел, что не послушался маму – был бы доктором, так хоть бы первую помощь оказать бы смог. Понятно, почему крестьяне к кому угодно идут – их благородия избили человека так, что встать не может и еще чего–то от них требуют. Сокамерник слез, помог уложить махновца на нары – хоть и доски, зато не сквозит. А на полу лежать ветер гуляет, ноги мерзнут.

Прогрессор в седьмой раз прочитал, что написано на стене и задумался. Что–то не складывалось. Похоже, кто–то из контрразведки, или кто там допрашивал, Глину знал, и знал хорошо. Может, односельчанин. А может – и нет. Кто–то из тех, кто рубал вместе с эсером Николаевым. Либо эта скотина Александров, уголовник недобитый, либо еще кто–нибудь. Палий отпадает, он, во–первых, сейчас еще не в том состоянии, чтоб воевать, а, во–вторых, – он злобный, упертый, непрошибаемый махновец. Как Ляховский стал рассказывать про то, откуда черное знамя пошло, так Палий слушал с обалделым внешним видом и поверить в такое отказывался напрочь. А за словосочетание «князь Кропоткин» чуть не полез лектора бить, потому что не будет пан за простой люд стоять.

Прогрессор фыркнул. Сокамерник уставился на него подозрительно знакомыми выгоревшими глазами. Где–то Паша уже такого человека видел, или похожего. И ругательства странноватые, тоже не здешние. В двери с ужасающим скрипом открылось окошечко. Два куска хлеба, глиняный ковшик с водой. На троих. Сокамерник злобно глянул на дверь, махнул здоровой рукой, снова полез на нары. Ежу было понятно, что шансов нет. Интересно, а как здесь казнят? Повесят или расстреляют? И так больно, и так больно.

Дверь заскрипела. Это что еще за новшество?

– Сдурели совсем! Уже пуголовков арестовываете! – сокамерник еле удержался на ногах, поймал новичка за воротник.

Паша только руками развел – а ребенка–то за что? Тощий, ушастый, в засаленном пиджаке и домотканых, застиранных до серого штанах. Ну что такого может сделать подросток?

– Тю, гуртовий. А я думав– якогось важного петлюровца поймали, хорунжего, чи сотника.

Сокамерник промолчал. Хоть понятно стало, кто он такой.

– И шо ж ты такого сделал? Окна чиновнику побил чи девку спортил? – петлюровец глядел в сторону, на дверь.

– Провода срезал – раз, якусь падлюку в погонах застрелил – два, почту взял – три, а телеграфистка все брешет, бо то не я был! – подросток чуть не лопался от гордости.

Пашу передернуло. Вот это вот и есть Устим, про которого на каждом столбе расклеено? Ему бы в школу ходить. Хотя если это – атаман, то куда делась его банда? Перестреляли или они решили заработать пятьсот рублей? А спрашивать как–то неудобно.

Глина зашевелился на нарах, ругнулся придушенно.

– Здрасьте, – брякнул Устим.

Махновец не ответил.

– От если б у меня напильник был да болванка, да час времени, то я б ключ зробив, – атаман в четвертый раз обходил камеру.

– Закатай губоньку, – петлюровец смотрел в окошко с верхних нар. То ли в тюремном дворе было что–то интересное, то ли просто не хотел разговаривать.

– А шо то гавкает? Только и можешь, что драпать да в форме красоваться!

Петлюровец слез, медленно, аккуратно, здоровой рукой врезал атаману так, что тот влетел в дверь. Глина только хмыкнул. Прогрессор вмешиваться не стал.

Позже Паша не мог точно вспомнить, как все произошло – охранник зачем–то вошел в камеру, у петлюровца хватило ума отпустить атамана и накинуться на белогвардейца, а Устим, в свою очередь, стал помогать по мере сил. Прогрессор цапнул бесхозную трехлинейку и лихорадочно ткнул охранника куда–то в спину. Солдат квакнул и повалился на пол. Устим немедленно завладел трехлинейкой, отсоединил штык, сунул Паше в руки.

– Спасибо этому дому, пойдем к другому, – Глина стоял, шатаясь, скаля прокуренные зубы. Петлюровец оттащил солдата вглубь камеры, обшарил карманы. Ничего интересного, рубль деникинский, ножик складной, сломанный, и кусок ватрушки.