Ответ Империи

— Кстати, я в общем-то согласна, — дополнила вернувшаяся из кухни Антонина, — девочки, давайте вспомним, почему большевики повели за собой народ. Они доказывали, что рабоче-крестьянское происхождение благородней дворянского. И дали каждому классическое образование. Надо оно, не надо, но я боюсь, если его убрать, опять по новой все опять начнется.

— Да я вот еще думаю, уважаемые дамы, — заговорил не вступавший до этого в спор Константин Иванович, — что все-таки и общество за рубежом иное, чем у нас, и нельзя его решения, как на кальку, копировать. Мне вот тут притча одна вспомнилась. Жил в древнем мире такой Эрисихтон, царь Фессалии. Как-то он своих древнереческих богов прогневал, — ну, тогда еще диалектического материализма не было, боги у них правили — ну вот, и они наслали на него богиню голода. Страшную такую, как Баба-Яга, со впалыми глазами. Короче, чем больше этот Эрисихтон ел, тем больше у него был голод. Ну вот, он царство свое разорил, все продал, дочь свою в рабство продал, а чем больше ел, чем страшнее голод. И кончил он тем, что стал рвать собственное тело, отгрызать от него куски и съедать. Так вот, западная экономика на этого Эрисихтона очень похожа. Чем больше там прогресс, чем больше развито производство, тем больше возможностей тратить часть денег на рекламу, чем больше рекламы, тем, значит, в людях больше товарный голод пробуждается. И даже напрямую, в продуктах, все эти приправы, соусы всякие — это для того, чтобы пробудить больше голода. И вот сдается мне, что эта западная система образования в жертву Эрисихтону и принесена…

"В чем-то он прав", подумал Виктор, глядя на пламя камина. "Вот, например, в девяносто первом у нас не, кто больше всех орал, от голода явно не страдали. Но орали, что все республики Россию объедают, что нельзя свободно поехать в Венецию, купить видак любой фирмы мира, построить себе трехэтажную дачу, купить "Мерс"… Революцию делали больные люди?"

Мысли его переключились на камин; он подметил, что, в отличие от особняка имперской службы безопасности, этот отопительный прибор был размерами поменьше и находился здесь скорее для уюта, чем по прямому назначению. В отделке чувствовалась некая нарочитая простота, напоминавшая о том, что настоящему охотнику, подобно своим древним предкам, проводящему дни и ночи в открытой природной среде, тепло огня важнее излишних украшений. Пожалуй, все это было даже не оттого, что хозяин увлекался охотой; городской человек легко переходит от своего мимолетного хобби к привычной обустроенной среде, меняя обстановку. Скорее, в убранстве гостиной чувствовалось стремление не уходить далеко от того, что напоминало бы некогда родное человеческому организму окружение — стремление, прямо противоположное тому, что испытывали сельские жители, которые только что переехали в город и спешили убрать с глаз долой все, что напоминало бы им о прежних неустроенностях быта. Человек возвращался к самому себе — гордому, сильному существу, готовому спорить со стихией, а не только укрываться от нее за хрупкими благами цивилизации.

— А давайте теперь наши споем!..

Вечер плавно перешел в то блаженное состояние, когда все проблемы выговорены, и остались лишь чувства — а чувства можно выразить только под звуки гитары.

— Подожди, Лена, наши не сбегут. Вот Виктор Сергеевич, может вы знаете какую-нибудь там популярную латиноамериканскую? Там вообще народ на вечеринках что поет?

Последнее из латиноамериканского, что помнил Виктор, была ламбада. Но она была как-то не к месту, а удивлять народ песнями из будущего как-то не хотелось. И не столько потому, что кроме "Любэ", мало кто в наше время сочинял вещей для такого момента, а просто каждый попаданец, залетая в прошлое, стремится поразить предков тем, что для него дорого, и прежде всего почему-то Высоцким, хотя, с другой стороны, ясно, что чего бы не пел попаданец, так лишь бы не попсу, потому что и в прошлом от попсы народ точно так же плеваться будет. Зная это, Виктор в прошлом пел редко и избегал репертуара Высоцкого, а заодно и Окуджавы; путь эти две великие звезды навсегда остаются достоянием нашей реальности. Да и потом, не хотелось как-то в этом мире тотальных умельцев и изобретателей сиять за счет чужого творчества.

— А вы не против, если я представлю свое скромное любительское сочинительство? — спросил он. Знаете, иногда приходит что-то в голову, записываю.

— Конечно, просим! — тут же подхватила публика. — Сейчас многие пишут! А про что песня?

— Песня… Это песня путешественников в другие года.

— По времени? А что за мелодия? Саша подыграет.

Сашей оказалась дама, которую до этого ему представили, как Александру Николаевну. Она расчехлила специально притащенную на этот вечер гитару и вопросительно посмотрела на Виктора.

— Собственно, это вальс. Тарарарам-тарарам-тара… Да, вот так, примерно. Прошу, конечно, простить, потому что голос у меня далеко не оперный…

"Господи, что я делаю? Ведь столько хороших песен есть. А я тут неизвестно с чем… Ладно, все равно поздно отыгрывать."