Ответ Империи

На площади перед входом в драмтеатр был флеш-моб, первый из замеченных Виктором в этом мире: пацаны и девчонки в расстегнутых куртках и красных водолазках, на которых Дар Ветер приемом самбо заламывал руку Дарту Вейдеру и красовалась надпись 'Космос-наш!' торчали гурьбой прямо по центру. Как раз в этот момент подошел наряд дружинников: поговорили, посмеялись, пошли дальше. Вроде как безобидно и идейно правильно, а может, эти флеш-мобы сам горком комсомола и организует.

В вестибюле мало что изменилось; очередь в кассу была человек десять, и Виктор, наконец, поинтересовался, на что, собственно, он и его будущая знакомая, идут. Спектакль назывался 'Дневник провинциала в Петербурге', по Щедрину, и Виктору это мало что говорило. В школе он осилил 'Историю одного города', показавшуюся прикольной, и 'Господ Головлевых', показавшихся занудными; пробовал 'Современную идиллию', но через пару глав бросил, а про эту вещь классика вообще ничего не было. Тогда он попытался уловить суть из реплик людей из очереди, но, кроме 'артхауз', 'историческая спираль' и 'обязательно стоит сходить', ничего не понял..

'Артхауз, так артхауз', вздохнул Виктор, 'значит, будем знакомиться'.

Места оказались в партере. Виктор не спеша вышел из вестибюля, подставив лицо под холодную струю вечера, и тут только он вспомнил, что даму-то как раз еще не пригласил. Спешно вытащив 'ВЭФ', он торопливо набрал записанный на бумажке номер. Раздались гудки, и, как показалось, где-то рядом, певучий женский голос произнес: 'Алло! Я слушаю!'

— Простите… Вероника Станиславовна?

— Да. Я слушаю.

— Это Виктор Сергеевич… — Виктор сделал паузу, и потом сразу выпалил. — Простите, вы не против, если я вас приглашу сегодня в театр?

В трубе зашуршало, но тут же снова послышался голос:

— Нет, я совсем не против…

— Тогда я жду возле театра. Я буду стоять у правой колонны, одет в черном плаще…

— Не надо, я вас узнаю. Я через полчаса подъеду. Начало же в семь?

— Да, кажется… — Виктор обернулся, ища глазами афишу, — да, в семь.

…В эти полчаса Виктор за все время пребывания в здешнем мире почувствовал, что ему нечего делать. Не то, чтобы вообще нечем заняться — просто что-то начинать в столь короткий промежуток времени не имело смысла, и время, незаметно проскакивавшее, словно машины на перекрестке, вдруг стало растягиваться, нудно, надоедливо, стрелки на часах затормозились, и вообще в душе Виктора Сергеевича возникло давно забытое, беспокоящее ожидание чего-то неизвестного.

'Положено ли покупать цветы? Но мы еще даже не знакомы, а цветы — это какая-то определенность отношений. Тем более, кто знает, какая она из себя и вообще. А просто, в театр, так сказать, общая любовь к культуре… Это еще не ухаживания, это знакомство. И вообще, не надо дергаться. С Ингой было все проще и естественней… и ее уже нет. Не опасен ли я? Не принесу ли несчастий? Чушь. Стечение обстоятельств. Вероника-то не шпионка… А ты что, знаешь? Что ты знаешь о ней? Ладно, не будем мандражировать, увидим, и — ничего многообещающего. Знакомые, просто знакомые. Вряд ли она смотрит на это серьезно… ну, конечно, вряд ли она смотрит серьезно, так, легкое приключение, сегодня было, завтра другое. Да, наверное так. Не в загс приглашаешь.'

Проще всего было убить время, ходя по универмагу, но сейчас это трехэтажное здание почему-то раздражало Виктора. Он вдруг понял, что и это раздражение, и нетерпеливое ожидание, все это на самом деле было лишь прорвавшимся тайным желанием закрутить роман с совершенно неизвестной ему женщиной. Он не знал, стыдиться этому или радоваться; здесь он был совершенно оторван от своих корней, надежда на возврат обратно, в свою прежнюю жизнь, была слишком призрачной, и, возможно, эта попытка познакомить и была со стороны Светланы неявным признанием беспомощности здешней науки перед тайной переноса.

Напротив театра, у входа в сквер, здесь, как и в его реальности, тоже стоял памятник, только не Тютчеву, а Алексею Толстому; скульптура стояла на высоком постаменте в виде колонны ионического стиля, и у подножия ее кругом стояли изваяния богатырей и былинных героев, имен которых Виктор не знал. Колонну окаймляло полукольцо берез, и в их тени уютно расположились скамеечки, ныне пустующие по причине холодной и сырой погоды; за полукольцом, по ограде сада, расползался тенистый плющ, а вдоль ограды тянулись клумбы, на которых вздымались волнами кусты вьющихся роз.

— А все-таки это не совсем хорошо, — услышал он за спиной женский голос, — в парке бюст Толстого, и здесь его же памятник, а Тютчева ни одного. Не слишком ли много?

Виктор оглянулся; за ним стояла пара средних лет, мужчина держал в руках увесистый широкоформатный 'Киев', пытаясь поймать в зеркальный видоискатель выгодный ракурс.

— Ну ты же знаешь, Нинуль, — ответил мужчина в паузе между щелчками затвора, — тютчевский мемориальный парк решили делать в Судке, где Дворец Пионеров, там же и памятник будет…