Ответ знает только ветер

На столике лежал телефонный справочник. Она бездумно принялась его листать. Тогда, три года назад, ей еще не нужны были очки для чтения. Руки ее так дрожали, что справочник упал на пол, она подняла его, не зная, что ищет… Просто человека, с которым могла бы поговорить… Поговорить… Поговорить! А ведь в городе существует телефон доверия… Может быть, там кто-нибудь… Не нашла такого номера. Церкви! Поискала среди церковных номеров. Набрала один. Никто не взял трубку. Еще один. Никакого ответа. Она застонала, как раненое животное. Набрала третий. Гудок, еще гудок, и вдруг в трубке раздался мужской голос, спокойный, тихий, приветливый. Анжела не поняла, что он сказал. Она так обрадовалась, что слышит человеческий голос, что не могла сказать ни слова. Она подалась вперед, навалилась грудью на столик, трубка выскользнула из руки. Она застонала и заплакала, громко всхлипывая. Она опять могла плакать.

Спокойный мужской голос сказал:

— Я у аппарата. И никуда не отойду. Не торопитесь. У меня есть время. У меня есть время для вас.

— Я… Я… Вы священник?

— Да. Спокойно поплачьте. И не торопитесь. У меня есть время.

Анжела заплакала навзрыд.

— Я тут, — сказал мужской голос. — Я у аппарата…

Так продолжалось, наверное, с полчаса. Наконец она нашла в себе силы сказать:

— Убить… только что.

Священник не понял:

— Вы кого-то убили?

— Нет… я… Я хотела себя убить… Понимаете? Себя… Прыгнуть с балкона… Но упала назад… И теперь… И теперь…

Она опять зарыдала.

— Я у аппарата. Не торопитесь, не торопитесь…

В этом молодом голосе звучала такая сила и в то же время такая доброта, что Анжела благодаря ему мало-помалу собралась с силами, чтобы сказать:

— Я хочу покончить с жизнью… Не могу больше…

— Понимаю. Вы больше не можете.

Этот диалог прерывался минутами молчания или плача. Но всякий раз опять раздавался голос священника:

— Я не кладу трубку. Я у аппарата.

— Покинута… Человеком, которого я любила… Предана… Обманута… И теперь я одна… Одна… Не могу больше! Хочу умереть!

Спокойный голос не протестовал ни единым словом. Он вообще не возражал и не давал оценок. Он говорил только то, что Анжела могла вынести:

— Вы, наверняка, пережили много тяжелого…

— Да…

— И вот появился этот человек… Вы отдали ему всю вашу любовь… А он вас так обидел… И теперь у вас в душе пустота… Страшная пустота…

— Да… Да… — Анжела немного приподнялась, и теперь лишь тихонько всхлипывала. И слова давались ей теперь не с таким трудом: — У меня был только он… Только он… Я знакома со множеством людей, мне приходится знакомиться и видеться со многими — из-за моей профессии… Приходится бывать на всех балах и приемах… Приходится, понимаете? Но что это за жизнь? Балы! Приемы! Вся эта здешняя роскошь… И пустота… Эта пустота в душе… Какую жизнь я веду? — Она уже кричала: — Я не скажу вам, кто я и где живу, а то вы еще поднимете на ноги полицию!

— Клянусь вам, что никогда этого не сделал бы… И я вовсе не хочу знать ваше имя… В самом деле не хочу… Вы несчастны и одиноки… Самоубийство — это же крайняя степень одиночества… Но вы не совсем одиноки…

— Почему это?

— Потому что теперь у вас есть я… Я говорю с вами… Хорошо вас понимаю… Поверьте, я в самом деле хорошо вас понимаю.

— В самом деле?

— Ну конечно… Вы много бываете на людях… Вас вынуждает к этому ваша профессия… Этим людям вы не можете рассказать, что у вас на душе… Не можете рассказать о своем горе, о своих бедах… Перед этими людьми вы должны играть некую роль, носить маску, быть веселой, всегда веселой… Ведь так обстоит дело, правда?

— Да, — удивленно сказала Анжела. — Именно так… Никогда я не могу и виду подать, что у меня внутри… Все здесь считают меня самой веселой и счастливой женщиной в Каннах… Я не имею права жаловаться и стонать… Мне же нужно иметь работу… Заказы… Кого интересует, что творится у меня на душе?

— Меня, — медленно произнес священник. — Меня это интересует. Вот видите, вы уже не одиноки…

— Уже не одинока…

— Многие люди остаются одинокими и покинутыми. Правда, переносят не так болезненно, как вы. Это ужасно — быть вынужденной всегда носить маску, всегда играть какую-то роль. С тем человеком, которого вы любили, вам не приходилось этого делать…

— Нет… С ним я могла открыто говорить обо всем… Он… Этот человек знал все обо мне. А теперь…

— А теперь я знаю все.

— Но вы не знаете, кто я! — воскликнула Анжела.

— А это не имеет значения. Мы разговариваем друг с другом. И это — только начало нашей беседы. Нам надо бы ее продолжить. Почему бы вам не прийти ко мне? Я — священник небольшой русской православной церкви на бульваре Александра Третьего. Я буду ждать вас завтра в первую половину дня… Мы поговорим обо всем.

— Но я протестантка.

— А это вообще не играет никакой роли! Так я вас жду.

— Я не приду… Мне слишком стыдно. Слишком…

— Тогда, может быть, послезавтра. Или позвоните по телефону. Я всегда здесь. В это время я всегда здесь. И в первую половину дня тоже. Я жду вас, не забывайте этого. Помните, что я вас понимаю. Я вас хорошо понимаю…

— Но это… Я не могу этому поверить…

— Это так…

— Я все равно это сделаю! Я спрыгну…