Анелевич подумывал, не попытаться ли ночью подстрелить из маузера нескольких ящеров. Однако у ящеров имелись приспособления, позволявшие им видеть в темноте. Но и без них выстрелы одинокого снайпера вряд ли повлияют на эффективность огня ракетных установок: ящеры попросту заменят раненых или убитых солдат.
Потом Анелевич неожиданно рассмеялся.
— Что тебя так развеселило? — спросил Джуда Ассишкин. — Почему-то мне кажется, что вовсе не колючая проволока.
— Да, вы правы, — кивнул Анелевич. — Однако мне кажется, я знаю, как ее преодолеть.
Он поделился с доктором своими идеями.
Когда Анелевич закончил, глаза доктора засверкали.
— Думаешь, сработает? — резко спросил он.
— У них были серьезные проблемы в Варшаве, — сказал Мордехай. — Уж не знаю, как у нас получится здесь, но мы должны сделать хоть что-то.
— Ты решил не высовываться, не так ли? — спросил Ассишкин, и тут же ответил на свой вопрос: — Да, конечно. Но даже если и нет, мне следовало обратиться к Тадеушу Собецкому. Он знает меня всю жизнь; моя Сара помогла ему появиться на свет. Поговорю с ним завтра утром. Посмотрим, удастся ли нам проявить по отношению к ящерам ту щедрость, о которой ты говорил.
Анелевичу пришлось согласиться. Он жил в доме доктора Ассишкина. Сара не разрешала ему помогать готовить или убирать, поэтому он читал книги и изучал шахматную доску. Каждый день по улице с шумом проезжал запряженный лошадью фургон, в котором лавочник Собецкий отправлял на батарею ящеров продовольствие.
В течение нескольких дней ничего не происходило. Затем, в один яркий солнечный день, когда ни Люфтваффе, ни русские не осмеливались поднять свои самолеты в воздух, батарея выпустила в небо все ракеты, одну за другой — вжик! Вжик! Вжик!
С полей начали сбегаться крестьяне. Мордехаю захотелось плясать от переполнявшего его ликования, когда до него донеслись обрывки разговоров:
— Они словно с ума посходили!
— Сначала выпустили все ракеты, а потом начали стрелять друг в друга.
— Никогда в жизни не видывал такого фейерверка! Доктор Ассишкин вернулся в дом через несколько минут.
— Похоже, ты оказался прав, — сказал он Анелевичу. — Именно сегодня Тадеуш щедро добавил имбиря во все продукты. Кажется, у ящеров на него очень сильная реакция.
— Для них имбирь больше, чем для нас алкоголь; по действию напоминает наркотик, — ответил Мордехай. — Они начинают дергаться, нервничать и готовы стрелять по любому поводу. Наверное, кому-то показалось, будто он слышит шум моторов, или они увидели нечто подозрительное на экранах своих приборов — просто так никто стрелять не стал бы.
— Интересно, что они будут делать теперь, — сказал Ассишкин. — Не те, кто бесчинствовал сегодня, а их начальство, которое приказало поставить здесь батарею.
Ответа долго ждать не пришлось. Очевидно, один или несколько ящеров остались в живых и связались по радио с Люблином, поскольку уже через час несколько грузовиков с ящерами катило по улицам Лешно. Когда ящеры на следующий день уехали, они забрали с собой ракетные установки. Теперь, если установки и стреляли невпопад, то в другом месте.
Когда ящеров поблизости не осталось, у Анелевича больше не имелось поводов все время сидеть дома. Зофья Клопотовская часто подстерегала его и тащила в кусты, или еще куда-нибудь. После долгого воздержания он первое время с удовольствием следовал за ней, но постепенно его пыл начал угасать.
Мойше Анелевич никогда не поверил бы, что почувствует облегчение, когда ящеры установили ракетную батарею по соседству с Лешно, а теперь он с еще большим удивлением обнаружил, что был бы не прочь, если бы они вернулись.
Растрепанный солдат что-то отчаянно кричал по-русски. Когда Джордж Бэгнолл понимал его недостаточно быстро, русский наводил автомат на летчика, лишившегося своего самолета.
Бэгнолл был сыт по горло криками на русском языке. Впрочем, ему успела осточертеть и немецкая речь — и хотя между двумя языками имелось очень мало общего, во время боя они становились похожими. Он встал, презрительно отодвинул в сторону дуло автомата и проворчал:
— Почему бы тебе не засунуть эту штуку себе в задницу — или предпочитаешь, чтобы я тебе помог?
Он говорил по-английски, но его тон — и манера поведения — не оставляли никаких сомнений Русский перестал обращаться с ним, как с низшим существом, и наконец увидел в нем офицера.
Бэгнолл повернулся к Джерому Джонсу.
— Что хочет этот проклятый болван? Сейчас я говорю по-русски лучше, чем когда мы сюда попали — не слишком хорошо, поскольку раньше не знал ни слова — но я совсем перестаю его понимать, когда он чешет так быстро.
— Попытаюсь выяснить, господин, — ответил Джонс.
Оператор радиолокационной установки немного говорил по-русски, когда они приземлились в Пскове. Теперь же, спустя несколько месяцев — и, вне всякого сомнения, большой практики с прекрасной Татьяной — с завистью подумал Бэгнолл — Джонс объяснялся почти свободно.
Он что-то сказал русскому солдату, который в ответ опять закричал, показывая на висевшую на стене карту.
— Как обычно? — спросил Бэгнолл.