Моралёв. Никто ее не уговаривал!
Скопин. Да откройте хоть один глаз! Представьте: утром матери принесут повестку — к вечеру вся деревня будет судачить. Приедет мать сюда, сядет напротив. И что? Воображаете, я спрошу, она ответит, как научили, и дело с концом? Есть, Моралёв, вопросы боковые, и с подходом и с подвохом. Стану допытываться — сами вынуждаете. Выдержит мать? Даже если ей напомнить, что соседям говорила и что они ей? Сильно сомневаюсь. Пошире глаза, Моралёв, пошире. Вызову новую хозяйку коровы, расскажет она на очной ставке, как ваша мать, продавая Буренку, обнимала ее и плакала! Хорошая была, видно, корова?
Моралёв. По три ведра молока доили...
Скопин. Жалко... Так вот — следствие не молоко, Моралёв. Если улики бесспорны, сколько ни барахтайся — масла не собьешь. Ни один дирижер не поможет.
Моралёв. И... что... дадут?
Скопин. Дадут по закону. Но судьи — тоже люди, смотрят, кто перед ними. Мать в суде со слезами по Буренке — это им не понравится.
Моралёв
Скопин. По-моему, тоже. Будем говорить до конца?
Моралёв. Товарищ полковник... не знаю... честное слово, не могу!.. Хоть сообразить надо, сориентироваться... Голова гудит...
Скопин. Ну, ориентируйтесь. Только не дома, а у нас.
Сцена семьдесят девятая
Томин. Да, у меня из окна прекрасный вид. Вот и «Эрмитаж» рядом. И я действительно знаком с Максименко — он учился в Юридическом институте... Но ведь не для того вы пришли, Ляля, — не для светской беседы.
Ляля. Очень трудно начать.
Томин. Попробуйте с конца.
Ляля. С конца?.. Тех сережек у меня больше нет — вот!
Томин. Удружили. Давайте сядем.
Ляля. Вам нужен адрес и фамилия?
Томин. Но если сначала незнамо кто подарил, а потом незнамо кто взял — это будет уж слишком! Вам не кажется?
Ляля. Кажется. Потому и позвонила.
Томин. Пропажа связана с таинственным поклонником?
Ляля. Серьги у его... не знаю, как назвать: адъютант, телохранитель, секретарь... Словом, они всегда вместе. Так полагается.
Томин. Хм... Значит, имеются поклонник и адъютант. В чем суть события?
Ляля. В том, что «поклонник и адъютант» неожиданно явились к концу работы, посадили нас с Лёлькой в машину и повезли развлекаться. А дальше... или поворот крутой, или машину тряхнуло — даже не пойму, только правая сережка вдруг упала мне на колени... Федя ее подхватил и говорит: «Ах, какая жалость!» Смотрю, а этой дужки, которая держится за ухо, нет под корень!.. Поискали —не нашли. Тогда Федя сказал...
Томин. Адъютант?
Ляля. Да, он сказал, что есть ювелир, который починит, но нужна вторая серьга для образца. И в общем... получилось, что я отдала. Он обещал в течение двух дней, но...
Томин. Но эти дни истекли?
Ляля. Нет, все было только вчера, но... понимаете, Саша... Не обязательно по имени-отчеству?
Томин. Не обязательно.
Ляля. Так вот осталось омерзительное впечатление, что все это сделал Федя. Нарочно, понимаете? Что он так и собирался!.. И сережек этих больше не будет.
Аркадий. Твой подшефный просится на исповедь.
Томин
Аркадий
Томин. Слушай, Аркадий, раз вы так хорошо поладили, дай ему бумагу, пусть кается письменно. А то мне сейчас прерываться... Увлеки его идеей добровольного признания, а?
Аркадий. Ладно.
Томин. Ляля, а как при этом происшествии с серьгами вел себя ваш поклонник?
Ляля. Очень расстроился. Его подарок... Сказал, что это дурная примета... Нет, Евгений Евгеньич тут ни при чем.
Томин
Ляля. Да, один Федя.
Томин. Евгений Евгеньич и Федя?.. Ляля... Пожилой толстенный барин, только сигары не хватает?
Ляля. Да...
Томин. Воронцов?!
Ляля. Я не знаю фамилии.
Томин. Воронцов!
Ляля. Вы — знакомы?
Томин. Лялечка, держитесь покрепче за стул. Ваш таинственный Евгений Евгеньич заведует городской свалкой.
Ляля. Чем?!
Сцена восьмидесятая