Ответственность

Но она только улыбнулась: все было ей на радость здесь, среди своих. Она шла по влажной и упругой лесной тропе, и кругом все было такое свое, о каком мечтала она все эти месяцы — и голос бородача, и даже само слово, которым он выругался, были ей приятны, потому что все это свое. Свое высокое просторное небо, влажная горечь апрельского ветра, безудержная болтовня ручьев, птиц и всего живого и оживающего. Ей даже казалось, что она узнает эти места. Не здесь ли она была осенью среди тревожно шумящего леса, сквозь который, под крылом летящего самолета, свистел ветер? Может быть, это было не здесь, но все равно где-нибудь неподалеку отсюда. Вот и дорога, не по ней ли в ту осеннюю ночь она тайком пробиралась в городок, занятый немцами. Только тогда здесь стояла тишина, а сейчас на запад шли машины, танки, орудия — неудержимо, как весенний поток.

На лесной опушке, неподалеку от дороги, стояла машина — зеленый грузовичок-полуторка. Кабина помята, от бортов остались одни только поломанные доски, но мотор еще жив и готов тянуть, что он сейчас же и доказал. Поскрипывая и повизгивая, грузовичок очень бойко разогнался и выскочил на дорогу. Перед каждой лужей он залихватски, как неопытный купальщик, ухал и отчаянно кидался в воду, только брызги летели во все стороны.

Приехали в город, не в тот, где она служила в немецком госпитале, а в другой, соседний. Теперь это был свой город, разбитый, сожженный, но свой. Тюрьма, однако, частично уцелела. Туда ее и привезли.

И в тюремной камере она не переставала улыбаться, наслаждаясь покоем и полным отсутствием постоянного напряжения и гнета опасности. Скоро все это кончится, она снова будет среди своих и сможет написать домой, а может быть, ей дадут отпуск и она разыщет мужа и сына.

Первую ночь она спала спокойно — среди своих, а проснувшись, увидела в окне высоко, под самым потолком, необычайно голубое небо и вольно потянулась, раскинув руки широко, как для полета. Даже решетка на окне не очень ее смутила. Сознание, что она среди своих, было так могуче, что все остальное не имело никакого значения.

Необычайную и какую-то особенно сияющую голубизну неба она приписала только своему настроению. Сейчас даже тучи на небе, и те показались бы ей голубыми и веселыми. А как же иначе? Так думала она, потому что не знала, что таким сияющим и синим небо кажется всегда, если на него смотреть из сумрака тюремной камеры сквозь решетку окна. Это все равно, как если смотреть из колодца, когда даже днем звезды видны. Чем глубже и, значит, темнее колодец, тем ярче звезды и тем их больше.

Этого она еще не знала, и мысли такой не могло появиться. Небо за решеткой — это еще не дошло до ее сознания.

Пришел пожилой усатый солдат, принес кусок хлеба и налил в кружку кипятку из жестяного чайника. Она, поправляя волосы, беспечно сказала:

— Здравствуйте. Погода-то, а!

Он ничего не ответил и пошел к двери.

Тогда она требовательно выкрикнула:

— Умыться вы мне дадите?

— Закиров, — позвал, стоя в дверях, солдат, — пятая на оправку просится.

Почему «пятая»? — подумала Таисия Никитична. — Это, значит, я — «пятая»? — Догадка не очень ее порадовала. Называться номером даже в «своей» тюрьме неприятно. Но скоро она успокоилась: пятый — это был просто номер камеры, она заметила его, возвращаясь из уборной.

Таисия Никитична вздохнула: роль изменницы начинала ей надоедать. Скорей бы ее вызвали. Скорей бы!

С удовольствием она начала есть. Ведь это свой хлеб. Она еще не знала, что это не хлеб, это «пайка». Съела большой ломоть, выпила половину кружки остывшего кипятку.

Скоро ее повели на допрос. Она еще не знала, что это допрос, и думала, что сейчас с ней поговорят и все сразу выяснится.

— Здравствуйте, — сказала она, войдя в кабинет следователя.

Хотела сказать весело и непринужденно, а получилось вызывающе. Следователь, наверное, так и понял, потому что он удивленно посмотрел на нее сквозь очки с выпуклыми, как рыбьи глаза, стеклами, и нерешительно ответил:

— Здравствуйте. Вон там сядьте.

Она села, куда он указал — на стул в углу, и принялась разглядывать следователя: невысокий и весь какой-то обесцвеченный, лицо бледное, волосы светлые, редкие, тщательно расчесанные на косой пробор. Глаза сквозь толстые стекла кажутся огромными, влажные веки бледно-розовые от усталости. Жует большими бескровными губами. Настоящий судак, которого только что вытащили из воды. Таисия Никитична даже пожалела его: спать, наверное, хочет до смерти, а нельзя. Надо поговорить со мной, надо освободить меня от всех необоснованных подозрений, вернуть мое доброе имя.

С этого он и начал: спросил ее фамилию, имя, где родилась, сколько лет.

— Тридцать четыре, — ответила она.

Недоверчивый взгляд, удивленный вопрос:

— Сколько?

Она повторила, на этот раз он поверил, но предупредил, что все, что она говорит, будет тщательно проверено.

— Проверить все, что я говорю, очень легко. Надо только разыскать Бакшина, командира отряда. Он послал меня к немцам, и у него остались мои документы.

Следователь посмотрел на нее огромными влажными глазами и спросил: