Ответы на вопросы православной молодёжи

Церковно-славянский перевод несет противоположный смысл: «боюся же да не истлеют разумы ваши от простоты яже о Христе». Противоположный перевод оказывается возможен из-за двусмысленности греческого предлога??? — «от». «От» может быть указанием на причину некоего события («я от него научился»), а может быть указанием на точку отсчета («пошел от»). Св. Феофилакт Болгарский понимал??? как указание на причину: «Чтобы не прельстились вследствие своей простоты»[97]. Такое же толкование встречается в древности у Экумения, а ближе к нашим дням у св. Феофана Затворника — «боюсь, да не истлеют разумы ваша от простоты, — по причине простоты, которую стяжевает душа во Христе Иисусе. Ибо видя все во Христе истинным, она забывает об обмане и прельщении, — и преисполняясь в Нем добротою, забывает о лукавстве и злохитрости, — и чрез то приобщается некоторым образом того неведения зла, которое качествовало в невинном состоянии. Этим вашим настроением, говорит, может воспользоваться враг, и увлечь вас чрез свои орудия»[98]. Иоанн же Златоуст говорит, что «хотя Ева была проста, это не спасло ее от обвинения»[99].

Да и по контексту своей речи Павел предупреждает коринфян, что их простота может довести их до беды: если они будут доверять всякому, кто будет к ним обращаться от имени Христова…[100]

«Разум! Разум! И клянут его и хвалят, но и те, кои клянут его, знают, что без разума ничего не поделаешь… И вере тоже без разума нельзя. Разум верный в область веры ничего не пустит такого, что может портить ее тенор — например, суеверия»[101].

Благочестие «на все полезно», а вот простота — нет. Она может обернуться хуже воровства. Благодатная простота как цельность души, знающей только Христа и всюду видящей только Предмет своей единственной любви — добра. Искусственная стилизация, игра в упрощение — это разновидность лицедейства и косметики. Это плохо.

— Значит, настала пора диалога с наукой? Может, помимо диалога Цекровь сможет даже материально поддержать какие-то отрасли науки, которые находятся в загоне у государства?

— Что касается каких-то инвестиций, сразу скажу — нет. И не потому, что не хотим, а потому, что не можем. Наши собственные семинарии живут впроголодь. Профессора наших духовных академий получают меньше, чем профессора светских университетов. Например, моя месячная зарплата — 800 рублей[102]. Церковь содержит семинаристов: она дает им питание, одежду и т. д. Но даже на пополнение семинарских библиотек не хватает средств. Поэтому Вы озвучили хотя и рапространенное, но слишком идеалистическое представление о том, будто у Церкви есть какие-то несметные богатства, которыми она может распоряжаться по своему усмотрению. Такое было когда-то, во времена, когда у Церкви была своя экономическая база: земли у монастырей были, доходные дома. Сейчас же ничего этого нет, и нам приходится выступать в роли всероссийской попрошайки. Что, кстати, для Церкви и ново и неприятно: в былые времена Церковь сама немало давала людям (вспомните, как Троице-Сергиева Лавра неоднократно раздавала свои хлебные запасы в голодные годы), а сегодня мы чаще обращаемся к людям не с тем, чтобы дать, а с тем, чтобы попросить…

В этих условиях мы можем лишь сказать зажиточным людям: «есть много нуждающихся, вкладывайте деньги не в шоу-бизнес, не в роскошь, не в туристические круизы, а в помощь реальным людям».

Что же касается диалога Церкви и интеллигенции — то его время уже позади. Да и вообще — возможен ли такой диалог? Если человек интеллигентен и честен — при знакомстве с миром православия он, некоторое время продержавшись на дистанции «диалога», просто войдет в мир Евангелия. Ведь диалог предполагает понимание — а при знакомстве с православием рано или поздно приходит понимание того, что чего-то тут не понять, если смотришь издалека. «Диалог» можно вести с книжками. А тут всё тебе кричит о том, что книжки — это еще не все. Однажды умный человек это поймет. И прекратит свой диалог с православием. И станет просто «рабом Божиим». Унизительно? — Но по моему рабство Богу — это большая мера свободы, нежели рабство своим собственным стереотипам и страстям.

Так что вопрос «Церковь и интеллигенция» социологически не верен: в Церкви много интеллигентов; среди интеллигенции немало церковных людей. И потому диалог сегодня ведется не между образованными умниками и безкнижными монахами-простецами, а между верующей интеллигенцией и интеллигенцией еще-не-верующей.

Не с интеллигенцией сегодня конфликт у Церкви, а с той частью интеллигенции которая изменила своему долгу — долгу критической мысли. Сегодня в котелках интеллигенции варится национальное блюдо — каша в голове.