Отворите мне темницу

– Эй, Рваный! Ерёмка! Дохтор сказал, что ежель бунтовать будешь, руку отрежет вчистую! Скапель свой точить уж пошёл! Аль, может, топором с размаху – надёжней станет?

В ответ прилетела виртуозная матерная тирада. Ефим усмехнулся и, присев обратно на крыльцо, покосился на запертую дверь в «смотровую». «Долго что-то… Может, там Антипку уж выручать пора?..»

… – И более ничего, Антип Прокопьич? Лося испугалась, говоришь? – недоверчиво переспросила Устинья.

Антип пожал плечами. Он сидел на лавке у стены, уставившись на свои перемазанные глиной сапоги. Устинья внимательно смотрела на него.

– Воля твоя, ничего не пойму… Малину-то ейную ты выкопал?

– Сколь просила… Хотел и саранки нарыть, да, Васёнка сказала, рано ещё.

– О-о-ох… – протяжно вздохнула Устя. – Это надо же было тому лосю вылезти! И с чего так пугаться-то? На Иванов день мы с ней не лося, а целого волка за Судинкой видели! Не враз и поняли, что волк, думали – собака с поселенья прибежала! Прямо перед нами из кустов вышел! Слава богу ещё, что летом они добрые. Так Васёна тогда и не пикнула… Антип Прокопьич!

– Ну что, Устя?..

– Ну говори уже как есть, чего попусту сопеть-то! Свои же люди! Нипочём не поверю, что ты Васёнке худое сделал!

Антип упорно молчал, глядя в пол. Устинья смотрела на него в замешательстве. Затем несмело, вполголоса сказала:

– Антип, я тебе допрос чинить никакого права не имею… но мне ведь взаправду знать надо! Не из любопытства пустого, а для дела! Потому мы с доктором уже какой месяц Васёнку в разум вводим. Михайла Николаич про неё третью толстую тетрадию дописывает. Кажин час туда пишет, чуть не поминутно! Говорит, что допрежь и случаев таких не видал! И ежели что-то пациентку разволнует, так нам в первую голову знать нужно! Ежели мне не хочешь говорить, так я Михайлу Николаича кликну, ему растолкуй.

– Да нет уж. Тебе лучше…

– Ну, давай тогда в череду вспоминай! – Устинья была совсем озадачена убитым видом Антипа. – Сперва вы на ямы ехали. Потом полдня в них рылись, а Васёна траву брала. Так, аль нет? Потом, говоришь, Ефим с Василь Петровичем купаться пошли, а вы – в малинник… И там – лось?

– До того ещё малину мы с ней ели. – Антип умолк, отодвинулся в самый угол, в тень. Помолчав, с трудом выговорил, – Я её… с ладони кормил. Чтоб не извозилась… А она, знать, подумала чего-то не то.

– Подумала? – впилась в него взглядом Устинья.

– Аль почуяла. Я-то… совладать с собой старался. Да видать, худо.

В комнате повисло молчание, которое нарушал лишь мерный стук топора за окном. Устинья, задумавшись, барабанила пальцами по краю стола. Антип по-прежнему смотрел в пол.

– Что, Устя Даниловна… навовсе я вам леченье порушил? – наконец, решился спросить он. – Не поправить теперь?

– Антип… – Устя запнулась, не зная, какие подобрать слова. – Вот, ей-богу, мне и сказать тебе нечего! Сам ведь знаешь, сколь Васёнка от кобелей наших каторжных натерпелась!

– Знаю.

– Тебя одного к себе только и подпущала! Михайлу Николаевича – и того не хотела!

– Помню…

– А теперь-то что ж будет?

– Прости, ради бога, Устя Даниловна.

Устинья только тяжело вздохнула. Подумав с минуту, медленно выговорила:

– Да будет тебе, Антип… Может оно и хорошо, что так вышло.

– Чего ж хорошего-то?..

– Допрежь-то она не плакала. Словно вовсе ни разума, ни памяти у девки не было. А когда память в человека возвращается, стало быть, и разум недалече. Поглядим. Ты не казнись до времени. Плакать-то все мы плачем, по-человечески это… Припадка же не случилось у ней? Нет? Ну и хорошо тогда.

– Как доктор-то про это вот всё теперь напишет? – виновато поинтересовался Антип.

– Да как есть и напишет. – серьёзно ответила Устинья. – Антип Силин со своим естеством не совладал. И таковой мужской дух от него пошёл, что Васёна с перепугу в рёв ударилась да всех лосей в тайге перепужала…

– Ну тя, Устя! – усмехнулся Антип, впервые за весь разговор подняв на неё взгляд. – Скажешь тоже, аж совестно…

– Да нечего тебе стыдиться-то, Антип Прокопьич. – улыбнулась и Устинья. – Естество в карман не сунешь. И то – дело разве молодому мужику в бобылях ходить? Вот как прикажешь теперь тебя к Васёне подпущать? Она ведь, глянь, всё лучше и лучше с каждым днём становится! Глядишь, и впрямь мы её выровняем! И полетят на неё, как на мёд, все охотники местные. А народишко в заводе сам знаешь какой. Куда ж её без тебя-то оставлять?

– Да захочет ли она теперь… ко мне-то?

– Ты её не обижал. – твёрдо сказала Устинья. – А как обижают – она помнит. Ты только не спеши. Тут с умом надо, с оглядкой. Коль всё ладом пойдёт – возьмёшь её за себя.

– Да честно ль эдак будет, Устя? – запнувшись, спросил он. – Ведь не люба она мне, Васёнка-то! То, что нынче было – другое это вовсе!