Отворите мне темницу

– Самое прямое, Кольнев! Если помните, была там среди них некая дама. Лидия Лазарева – красоты, надо сказать, феноменальной. На эшафот готова была идти за польские интересы! Мы все думали – оттого, что она урождённая Бжезиньская, патриотка, так сказать… А после выяснилось – ничего подобного! Просто влюблена была до потери пульса в нашего Стрежинского! А он, как водится, и видеть ничего не видел, поскольку всецело был предан делу… И вовсе ему тогда было не до этих дамских штучек с любовью и нежностью. А дамочка была вовсе не промах и в интересах дела к кому только под одеяло не прыгала! До самого обер-полицмейстера дошла! А Стрежинский, как болван, только радовался, что Лазарева – отличный товарищ и касса общая полна! Она ведь с любовников своих тянула дай боже… А кончилось-то всё бездарнейше! В водевиле площадном не увидишь! То ли Лазаревой терпеть надоело, то ли устала, то ли Стрежинский, наконец, глаза протёр… только вышел у них разговор, из которого последовало, что Стрежинский никогда в жизни в ней женщины не видел и, само собой, не любил. Дамочка оскорбилась сверх меры, разобиделась на такое к себе небреженье – и, разумеется, в тот же вечер вывалила своему аманту-полицмейстеру всё, что знала, обо всех! А знала, надо сказать, она прилично… И вот результат – арест за арестом, Стрежинский и ещё восемь товарищей – на каторге, заговор раскрыт, делу нашему – конец… А вы говорите – барышни! – Сметов яростно ударил кулаком в ладонь. Товарищи вокруг подавленно молчали.

– И всё же ты не прав, Андрей. – первым негромко заговорил Петя. – Разумеется, дамы – более эмоциональны… и более любовным глупостям подвержены… но ведь они, как и мужчины, разными бывают! И предатели мужчины много чаще встречаются!

– Потому лишь, что дам в нашем деле мало, и слава Богу! – отрезал Сметов. – Читать все закончили? Петька, хватит болтать, дописывай, мне ещё есть что вам рассказать, – и через полчаса осторожно, по одному расходимся! Кольнев и я в залу вернёмся – чтобы не заметили, что такая куча народу сразу пропала. А Семчиновой, Петька, как-нибудь поосторожней скажи, что пока – никак-с… Пусть школой занимается, это у неё куда лучше выходит, – а опасное дело женщине ни к чему!

Расходились заполночь. Дождь перестал, но глубокие лужи угрожающе поблёскивали в тусклом свете фонаря на углу. Каждый, кто выходил за калитку дома Иверзневых, тут же утопал сапогом или ботиком в грязи, ойкал или от души чертыхался и безуспешно нащупывал ногой твёрдое место.

– Если позволите, я вас перенесу. – предложил Николай Тоневицкий Ольге Семчиновой. – Здесь глубоко, а я уж знаю, как надо…

– Посмейте только! – та, отвергнув предложенную руку, геройски шагнула с крыльца в самую середину лужи – и только ахнула: ботинок сразу оказался полон воды.

– Вот ведь наказание… Тоневицкий, да идите же домой! Что вы здесь стоите как столб соляной?!

– Никуда я не пойду! Я намерен вас проводить до дому!

– Ещё не хватало! За кого вы меня принимаете, ваше сиятельство!

– Оля, если вы ещё хоть раз обзовёте меня «сиятельством», я буду прямо на людях вам говорить «la belle mademoiselle»! Или делать комплименты вашим крошечным ручкам и ножкам a la Горелов!

– Болван, у меня нога как у кучера. – устало сказала Семчинова, и Николаю сразу расхотелось шутить. В свете фонаря лицо девушки казалось измученным, глаза – покрасневшими, словно Ольга недавно плакала.

– Что вы так на меня уставились? У меня насморк! Обычная медицинская незадача! Ступайте, наконец, в дом!

– Нет, я не пущу вас одну! Вы в своём уме, Оля? На улице ночь!

– Да кто вы такой, чтобы пускать меня или не пускать?! – взвилась Семчинова – но Николай уже шагал рядом с ней по пустому Столешникову переулку. В конце концов Ольга поняла, что шуметь – глупо, и, недовольно сопя, продолжила путь.

Семчинова жила на Швивой Горке, и весь долгий путь через пол-Москвы они проделали в молчании. Николай не решался начинать разговор, видя, что его спутница чем-то всерьёз расстроена. Лишь после того, как они свернули с безлюдной набережной в узкую, не освещённую ни одним фонарём щель переулка, он осмелился спросить:

– Кто вам так испортил настроение, Ольга Андреевна?

– Это совершенно не ваше дело, Тоневицкий! – последовал резкий ответ. – За проводы не благодарю: это было вовсе ни к чему! Увидимся в воскресенье в школе. И потрудитесь принести, наконец, мои книги! Они мне нужны для дела, а у вас валяются впустую уже вторую неделю! До свидания!

Она повернулась на каблуках и шагнула в калитку. Чуть погодя заскрипело крыльцо, хлопнула дверь. Что-то спросил надтреснутый стариковский голос. Николай вздохнул, улыбнулся в темноте и, поглубже засунув в карманы студенческой шинели озябшие руки, зашагал домой.