Отыгрыш (СИ)

И кто рискнет сказать, что увиделось неправильно? Ведь сумел же он разглядеть и учуять, что Франция красива и благоуханна, как праздничный пирог, а француженки подобны восседающим на облаках из крема куколкам-богиням. Здесь замечательно мягкая, теплая, как свежевыпеченный бисквит, земля. И сердца, размягченные богемной жизнью. Мягкость — не порок. Для побежденного. А победитель имеет право быть милостивым.

Странно, что Гельмут до сих пор этого не понимает, потому-то впервые не одобрил стихи Клауса. Должно быть, воображение нарисовало старшему брату смуглую цыганистую девицу с вульгарными манерами. На самом же деле Жозефина по-арийски белокура и светлоглаза. И похожа на осторожную, деликатную лисичку — и в жизни, и в стихах своего германского "cher ami". А Гельмут… он максималист. И, как оказалось на поверку, куда больший романтик, чем Клаус. Здоровье не позволило пойти в люфтваффе — подался в авиамеханики. А уж женится точно на истинной арийке.

За кузена и вовсе беспокоиться не приходится: дядя Вилли с гордостью написал, что Готфрид служит в дивизии "Мертвая голова" и даже получил первое офицерское звание. Первое офицерское — звучит завораживающе. К счастью, Клаус независтлив. Он надеется, что после победы Великой Германии каждый получит то, чего пожелает… в соответствии с вкладом в дело Нации, конечно. И Гельмут сможет заняться изобретательством, не отвлекаясь на всякие пустяки. А Готфрид и дядя Вилли переберутся в собственное поместье, куда-нибудь поближе к югу, дядюшкин ревматизм требует иного климата.

Так думалось и мечталось совсем еще недавно. А в последнем письме, датированном тринадцатым августа, но полученном лишь позавчера, дядя сокрушался: дивизию кузена перебросили на север России… кто знает, как это скажется на последующем благосостоянии семьи!

Вот уж эти штатские! Даже намек на незначительные потери повергает их в уныние. Он, Клаус, уже давно забыл, что такое мягкая постель и покой. А летняя Франция здесь, в этой злой стране, окутанной, словно саваном, холодными осенними туманами, вспоминается как дивная сказка. Но он не теряет присутствия духа. После войны у него наверняка будет достаточно марок, чтобы если не выкупить дядину мастерскую, то открыть собственную. И привезти в Файхинген Жозефину, и… А стихи и наблюдения — они для души и на память потомкам: пусть знают, что их предок был не последним из солдат Рейха, многое повидал, испытал лишения, пережил опасности…

Замечательное, кстати, может выйти посвящение — что-то вроде письма в будущее. Почему именно сегодня? Близятся поистине знаменательные дни… Рождество наверняка позволят отпраздновать в Москау, будет время и поразмышлять, и оформить мысли на титульном листе записной книжки… черные чернила можно раздобыть у писаря. А сегодня… Перед ними — самая обыкновенная речушка, названия которой Клаус не знает. Дальше, как сказали, будет маленький город, названия он не запомнил.

Они не глушат моторы, не отходят от своих танков — вот-вот вернется разведка, и вперед. Нет, вряд ли они столкнутся с сопротивлением русских. Поговорил с бывалыми: все как один считают, что против третьей дивизии русские бросили свои последние резервы на этом направлении и пока что ждать толковой обороны от этих упрямых фанатиков не приходится. Клаус вспомнил о сожженных танках, виденных близ… — он заглянул в записную книжку — близ Севска. Не повезло камрадам из третьей! И поежился — конечно, всего лишь от порыва ветра. Да и ожидание — оно почему-то всегда тревожное.