Отыгрыш (СИ)

Всех людей в селе — упрямый дед Павел, который и в колхоз последним пошел, все дожидался, покуда ему всем миром поклонятся, попросят, да измученная грудной жабой и нарочно отставшая от односельчан бездетная вдова Настасья.

Лубянки пылают. Кто отдал приказ их сжечь, и был ли вообще такой приказ? Вряд ли даже те, кто поджигал, смогут дать внятный ответ. А вот двоих русских — смуглого седоусого старика и бледную простоволосую женщину — застрелил по личной инициативе сапер Карл Вернер. Девятнадцатилетний уроженец старинного европейского города Регенсбурга мстил русским за свою Адель.

Пожар далеко окрест видно. В ближнем селе Крупышино, где остановился для короткого отдыха штаб механизированного полка, солдаты лениво пускают в небо папиросные дымки и с любопытством поглядывают на запад: что там?

Отдых — не для всех. Некоторым приходится делать неинтересную и, прямо сказать, грязную, но нужную работу: доставили пленного, худого большевика, раненного осколками мины при обстреле очередной русской засады. Вдвоем с напарником эти затаившиеся до поры русские пулеметчики обстреляли взвод гренадер, выталкивающих очередной застрявший на легком подъеме грузовик. Из-за их скифской злокозненности шестеро храбрых солдат фюрера обрели себе последнее пристанище на воинском кладбище, появившемся теперь в этом селе, и еще столько же теперь надолго выведены из строя, став пациентами прекрасных германских артцев и обер-артцев. Еще хорошо, что командир минометной батареи, следовавшей в полукилометре от места засады, услышав стрельбу, прореагировал необходимым образом. В течение трех минут первые минометы были установлены прямо на крестьянских телегах, в которых перевозились, и четвертым залпом позиция русских была накрыта. Конечно, большевики должны были бы бежать, но спастись от германской мины — дело почти невозможное. Раненого большевика озлобленные гренадеры чуть было не отправили на свидание с ихним красным юде Марксом, от души вымещая на нем сапогами только что миновавший страх, но подоспевший командир минометчиков прекратил избиение, посчитав, что его законную добычу при необходимости сумеют пристрелить и в штабе полка… предварительно серьезно поговорив с пленным.

Теперь тот стоял в одних шароварах, пошатываясь, грязью с босых ног пятная выскобленные половицы в центре горницы, слегка поддерживаемый за локоть пожилым переводчиком с гвардейски закрученными набриолиненными усами. За столом перед ним сидел сухопарый оберст-лейтенант с длинным, похожим на сучок, носом — чужой, приблудный лешак в золотых очочках — и перебирал узловатыми пальцами документы: два узких бланка с личными данными, вытащенные из черных шестигранных пенальчиков, заводской пропуск и залитый кровью комсомольский билет погибшего второго номера.

Прижимая перебитую руку к побуревшей бумаге германского индпакета, обматывающего пробитую грудь, пленный сквозь шум крови в ушах вслушивался в непонятную резкую речь немецкого офицера, прерывающуюся чисто звучащими словами толмача:

— Итак, "товарищ" Лапин, откуда вы взялись здесь, какой части, кто командир?

— Живем мы здесь. А командир и комиссар у нас на все века один: товарищ Сталин.

…Резкий рывок, полувскрик-полувсхлип: "…ять!"

— Хорошая шутка. Но все-таки: номер части, фамилии командира и комиссара?..

…Тычок в диафрагму.

— Сволочь… Сказал же — местный я… Орловский… Вон, пропуск заводской лежит.

— Уже лучше. Но номер части я так и не услышал… — снова рывок…

…— Ну что ты молчаливый такой попался, как та ворона из басни? Спой, светик, не стыдись… А то ведь помирать долгонько придется…

— Да иди ты… в зимний день в трухлявый пень, а коль близко — через коромысло, сто ежей тебе… и паровоз вдогонку! Зашатал уже, сука немецкая!

Резкий хлопок ладонями по ушам и удар коленом в промежность:

— Ай-яй, нехорошо как получилось-то… Больно, наверное? Жаль, жаль… Ну, так сам виноват: нечего лаяться на старшего в чине, унтер…

— Был унтер, да сплыл. Нынче — младший сержант Красной Армии Лапин Константин Александрович. А ты, никак, из "ваш благородиев" будешь?

— Не угадал, сержант. Из "высокоблагородий". В двадцатом произведен в войсковые старшины. И горя бы сейчас не знал, кабы не такие, как ты… мразь краснопузая. Так что, землячок? Говорить станешь, или тебе вторую руку сломать?

— Да чего попусту языком трепать? Все в бумагах в моих записано…

…Удар… удар… рывок… удар… выверт руки из суставной сумки…

Раздраженный оберст-лейтенант что-то трескуче командует, привстав за столом. Допрос продолжается с прежнего места:

— Номер части?

— Да зашатал, сволочь! Не знаю я номера! И командира не помню: как в полк ополчения забрали, оружие выдали, так через день уже на позиции послали.

Вновь удар под дых.

— Врешь, сука красная! За два дня в сержанты не производят!

— Сам ты сука… Аттестовали как бывшего командира отделения на ту же должность, ясно тебе… бла-ародие?

— Ага, допустим… Ну, а взводного своего хоть знаешь?