Отыгрыш (СИ)

Перед глазами, примерно там, где минуту назад мелькал комбинезон связиста, полыхнул бело-оранжево-чёрный цветок снарядного разрыва, а спустя секунду воздушная волна с привычным грохотом прошлась по всему телу, будто боксёрскими "лапами" ударив по ушам. Следом за первым рванул второй снаряд, третий…

— Бат-тарея! К бою!

Тяжко это — сидеть под огнём, даже если понятно, что враг лупит по площадям, "в белый свет"… А ответить никак не возможно: винтовка против артиллерии "не играет", да свои и пушечки-то… Противотанковые они, пригодные для боя на прямой наводке, а вот артиллерийская дуэль не для них.

Так что сиди. Сиди и жди. Жди, когда пойдёт…

Они пошли. Серые коробочки на блестящих лентах гусениц один за другим выползали с лесной опушки, разъезжались неровной линией. В промежутках между ними сизыми бегунками мишеней сутулились цепи пехотинцев. Лиц на таком расстоянии было не видно… Да и ни к чему их рассматривать. Солдатское дело — толково такого бегунка посадить на пенёк мушки да плавно выбрать спуск. "Не ходи на Русь. Там живёт твоя смерть!"… Уж сколько раз вбивали эту истину в головы иноземных захватчиков: то мечами, то пулями… А им всё неймётся… Что у них, кладбищ своих мало? Так мы не жадные. Метра по два выделим…

Сколько было атак и контратак? Никто не считал. А если кто и считал, у того уже не спросишь… Германцам так и не удалось форсировать железную дорогу там, где её обороняли красные десантники и чекисты. В город немецкие солдаты вошли с противоположной стороны. С той стороны, где его некому было защитить…

Такова была реальность первых дней октября одна тысяча девятьсот сорок первого года…

Но в этом нет вины ни капитана Французова, ни русоволосого политрука, удивлёнными голубыми очами всматривающегося в обгорелые травинки перед лицом, сжавши мёртвыми пальцами черенок пехотной лопатки, ни последний оставшийся ротный — старлей Нурков, отдавший приказ на выход из окружения последней группе парашютистов, прикрывавшей отход…

Следующий бой 201-я парашютно-десантная бригада приняла на мценском рубеже обороны. Так начиналась Битва за Москву.

3 октября 1941 года, Орёл

Город слышал: идет бой. Город не мог не слышать.

Город надеялся на чудо так отчаянно, напряженно и деятельно, как умеют только дети и старики.

В избенке на Широко-Кузнечной, близ кирпичного завода, дед Коля, упрямый старый мастер, ещё в начале августа крепким словом, пинками и клюкой втолковывавший меньшому сыну, с чего это вдруг не поедет в эвакуацию, а к исходу сентября почти обезножевший, доковылял до красного угла и стал глаза в глаза с темноликим спокойным старцем.

— О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче, и везде в скорбех скорый помощниче! Помози ми, грешному и унылому, в настоящем сем житии…

А потом не спеша оборотился к противоположной стене.

— Видишь, Татьяна, не забыл я еще, как молиться. Тещу-то я, извиняй, не сильно жаловал, оно для тебя не секрет. Однако ж грех не признать, мудрая она была тетка. И, помнится, завсегда твердила: по молитвам к Господу Николая Чудотворца воистину совершается невозможное.

Старушка на фотографической карточке так строго сжимала губы, что от уголков рта разбегались задорные морщинки.

По Комсомольской чуть ли не вприпрыжку спешила-торопилась шестилетняя Марочка… точнее, Марксина. А что, разве она маленькая, если уже хозяйство вести помогает? Правда, бабушка, когда зачем-то собралась к тете Тоне, строго-настрого запретила высовывать нос из дому. Ага, а Гале велела глаз с сестры не спускать. Да только Галя сделала по-своему. Как зашли ребята из школы, да позвали куда-то… Марочка, конечно, подслушивала, ну, то есть, не подслушивала, подслушивать нехорошо… просто с дверью рядом стояла, да ничего не услышала, кроме "шу-шу-шу". Галя тоже повторила: сиди дома. И даже дверь на ключ заперла.

Марочке быстро стало скучно. И немножко страшно: где-то рядом бухает, будто гром гремит или война идет. А война — она далеко, где-то за Брянском, так, вроде, бабушка говорила. Марочка ещё маленькая, не ходит в школу и не знает, где он, Брянск, но точно неблизко.

Но уже не очень маленькая, знает, где папин ключ лежит. Когда папа на фронт уходил, он ключ дома оставил, а бабушка спрятала в жестяную коробку, а коробку — на шкап, подальше-подальше… надо стул подставить, а на него — табуреточку маленькую…

А в коробке нашлись ещё свернутые трубочкой денежки и мамина брошка.

И Марочка подумала: надо сбегать в булочную. Бабушка ещё когда-а-а придет! И устанет, наверно. А хлебушек — тут как тут. Может быть, даже белый. Бабушка похвалит Марочку. Нет, сначала чуточку поругает, а потом похвалит, она не умеет долго сердиться. А вот Галке точно достанется — обещала присматривать, а сама гулять убежала… а ещё пионерка!

Марочка не помнила, сколько денежек нужно на хлеб, взяла с запасом. А куда положить? Не в авоську же? Из авоськи вывалятся. А у синего платьишка нет кармашка. Зато у белого с большими красными цветами — целых два. Правда, белое — новенькое, праздничное и вообще — как у большой.