Отзвук

— Может быть, по скромности, а может, потому, что сами стыдились своего унизительного состояния и не желали бросать тень на славных предков. Спасибо, что вы еще раз подтвердили, что и поныне в Европе, как и в Азии, и в Северной Африке тех, кто завещал нам свои обычаи, нравы, чья кровь течет в жилах осетин, знают как алан.

— Но это нелепо, отказываться от своего имени, — возмутился историк — Это равносильно тому, если бы мы, итальянцы, переименовали Рим!.. У алан такая богатая и интересная история — и отречься от нее!?

— Почему же отречься? — вяло возразил Аслан Георгиевич. — Мы любим свою историю…

— Э-э, как ни говорите, а отказавшись от названия алан, которые известны во всем мире, вы как бы отдалились от них.

— Многих осетин огорчает это. Будем верить, что справедливость восторжествует.

Раздался третий звонок, извещавший о том, что антракт закончился. Итальянцы поспешили на свои места, Аслан Георгиевич приблизился к синьору Чака и взял его за локоть:

— Почему вы сторонитесь их?

— Лучше быть подальше от них, — махнул рукой импресарио. — У мэра, министров и депутатов Европарламента колоссальная власть. Стоит одному из них пошевелить пальцем — и я вылечу в трубу. В этом сила политиков. Все они циники, уж поверьте — меня самого после войны, когда побрякушки-ордена еще были в цене, уговорили попытать счастья в политике, но я вовремя спохватился. Я сказал себе: хочешь потерять лучшее, что есть в тебе, — становись политиком. Я человек гордый и не стал ломать себя.

До боли в глазах всматривался в лица зрителей, стараясь отыскать ту, которую высветила вспышка блица… Начался танец, защелкали затворы «Кодаков»… Аслан Георгиевич, заметив меня, сердито спросил:

— Ты почему здесь? Второе отделение началось.

Он устремился к своему месту в девятом ряду, а я поспешил на сцену.

Зал буквально замер — такого зрелища здесь еще не видели. Танец, который во всем мире исполняли всего три человека, — и все выходцы из одного ущелья. Коста легко прошелся по сцене на носках с веером из десяти кинжалов в руках, спрятав за черкеску два и сжав губами еще пять. А он все брал и брал их у ассистента, пока у него не оказалось ровно тридцать кинжалов, которые вскоре засверкали, вонзившись в пол. Семь кинжалов он острием вложил в рот и резким движением — через голову — кинул на сцену, — и ни один не свалился! Переждав гул аплодисментов, Коста продолжил танец. Молниеносное движение — и кинжал, зажатый под коленом, воткнулся рядом с другими в пол… Собрав семнадцать кинжалов острием в пучок, танцор запрокинул голову, медленно поднес их ко рту, и зрители, не сводя с него глаз, затаили дыхание, понимая: это коронный номер…

Короткое, резкое движение головой — и все семнадцать выстроились, покачиваясь и сверкая, в ряд. Резкие удары доули и вздохи гармоники утонули в буре восторга и аплодисментов. А солист носился на носках по сцене, утыканной тридцатью кинжалами, не задевая ни один из них…

Шум постепенно стихал, когда раздался веселый хохот: одному из итальянских рабочих, собиравших на сцене кинжалы, никак не удавалось вырвать лезвие из деревянного покрытия.

Концерт подходил к концу, а я никак не мог отыскать смутившее меня лицо девушки, и почти успокоился, — да, показалось. И все же… Глаза могли подвести, но сердце… Какое-то смутное предчувствие не давало покоя.

Наступил финал: танец с саблями, в котором каждый должен быть весь внимание. Удары обрушиваются мощные, партнеры бьют сильно, без дурачков, искры так и взлетают над сценой… Вся мужская труппа ансамбля — сорок четыре человека — участвует в танце, и ты едва успеваешь отбиваться от сверкающих лезвий то щитом, то подставляя под удар саблю — и при этом вертишься-крутишься. На миг отвлечешься — и беды не избежать: или сам поранишь партнеров или они тебя… Чувствуя, как затаили дыхание зрители — не так ли смотрели римляне на поединки гладиаторов?! — как ежатся от охватившего их озноба при виде мелькающих сабель, я невольно забыл о своей тревоге, весь отдался танцу… И лишь потом, когда зрители, аплодируя, обрушили на нас восторг, в душе опять шевельнулось беспокойство.

Танцоры устало снимали грим, переодевались. В открытые настежь окна проникал шум толпы, которая никак не желала расходиться. Так было везде. Так будет и здесь.

— И как это мэр Капри сдержался, не выбежал на сцену?! — глядя на нас большими глазами, удивлялся Казбек.