Отзвуки эха

Амадея продолжала работать на огороде. Она делала все, что могла, хотя бессмысленная работа не давала надежд на результаты. Даже она не могла творить чудеса с мерзлой землей и поломанными инструментами и все же упорно продолжала сажать картофель, ряд за рядом, ряд зарядом…

Весной на смену картофелю пришли морковь и репа. Амадее хотелось бы посадить томаты, латук и другие овощи, хотя, конечно, капризные культуры наверняка не выжили бы здесь. Самой Амадее иногда за целый день доставалась всего лишь одна репка, и она с трудом удерживалась от желания украсть картофелину, каждый раз обращаясь к молитве, чтобы подавить это желание. В целом, однако, жизнь была довольно монотонна, и охранники к ней не цеплялись. Она никогда не спорила с ними, делала свое дело и старалась помочь другим. Амадея начала навещать по ночам больных и престарелых, а в дождливые дни шла ухаживать за детьми, что всегда поднимало ее дух. Многие дети были больны, но при этом так забавны и храбры, что эта работа окрыляла Амадею, заставляла чувствовать себя полезной. Но и здесь бывали свои трагедии. В феврале из Польши пришел целый эшелон с детьми. Заключенные шепотом передавали друг другу, что матери долго стояли у грузовиков, увозивших детей к поезду, и тех, кто отказывался уходить или пытался сопротивляться, попросту расстреливали.

В апреле Амадее исполнилось двадцать пять. Весна принесла тепло. Амадею перевели в новый барак, поближе к огороду и саду. Рабочий день, соответствуя световому дню, удлинился, и часто она возвращалась в барак не раньше девяти.

Несмотря на скудный рацион, невероятную худобу и нескончаемую дизентерию, в Амадее все еще оставалось достаточно сил. И в отличие от других ей так и не сделали татуировку. Про нее забыли. И хотя постоянно требовали предъявлять документы, однако никто не просил показать номер, тем более что запястья Амадеи были прикрыты длинными рукавами блузки. Выгоревшие на солнце волосы к этому времени значительно отросли, и она стала заплетать их в косу. От окружающих, знавших про ее жизнь в монастыре, Амадея не видела ничего, кроме доброты и уважения. Так в лагере относились далеко не ко всем. Несчастья и голод ожесточали людей. Они были измучены, напуганы постоянными трагедиями и издевательствами охранников. И все же нередко люди выказывали поразительное сострадание друг к другу. Случалось, что и охранники вели себя порядочно.

В мае в саду появился новый охранник, молодой солдат родом из Мюнхена, которому явно приглянулась Амадея. Однажды, остановившись поболтать с ней, он признался, что ненавидит свои обязанности. Парень считал свою работу грязной и подлой и надеялся на перевод в Берлин, о чем просил с того самого дня, как прибыл сюда.

— Почему ты всегда выглядишь так, словно всем довольна? — спросил он, закуривая под завистливыми взглядами женщин. Но он не поделился с ними, правда, предложил Амадее затянуться. Она отказалась. Старший офицер ушел пораньше, чтобы успеть на собрание, и молодые солдаты немного расслабились. Тот, что был новеньким, давно ждал возможности потолковать с Амадеей.

— Правда? — пожала она плечами, продолжая работать. Сегодня они опять сажали морковь. Посаженная раньше уже взошла.

— Да, у тебя всегда такой вид, будто ты знаешь какую-то тайну. У тебя уже есть любовник? — неожиданно грубо спросил он. Некоторые заключенные помоложе заводили лагерные романы, бывшие для них крохотным лучиком солнца и тепла в кромешном мраке. Остатки последней надежды…

— Нет, — нахмурилась Амадея и отвернулась. Ей не хотелось поощрять его: слишком хорошо запечатлелись в памяти предостережения женщин. Но этот охранник казался вполне симпатичным: высокий, темноволосый, с резкими чертами лица и голубыми глазами, совсем как у Беаты. И он явно не остался равнодушным к огромным голубым глазам и светлым волосам Амадеи. Он верно угадал, что, если ее как следует отмыть, под слоем грязи обнаружится прекрасная женщина. Даже сейчас, в грязной, висевшей мешком одежде, с немытыми волосами, она выделялась из толпы. Нов лагере вообще было немало хорошеньких девушек, особенно из тех, что помоложе.

— А дома? У тебя остался дружок? — допытывался парень, закуривая очередную сигарету. Мать часто присылала ему посылки, и сослуживцы люто завидовали такой удаче. Многие старались оказать ему какую-то услугу, чтобы получить лишнюю сигарету.

— Нет, — покачала головой Амадея, мгновенно заставляя себя отрешиться от действительности. Ей не нравился этот разговор и не хотелось затрагивать подобные темы.

— Но почему?

Амадея выпрямилась и бесстрашно посмотрела прямо в глаза охраннику.

— Я монахиня, — коротко объяснила она, словно предупреждая все его дальнейшие вопросы. Для большинства людей звание монахини было священным, и по взгляду Амадеи было ясно, что она ожидает от него такого же уважения.

— Не может быть! — ахнул он. Парню всегда казалось, что монахини все на одно лицо и довольно некрасивы. Перед ним же стояла прехорошенькая девушка.

— Я монахиня, — гордо повторила она. — Сестра Тереза Кармелитская.

Парень покачал головой: