Отзвуки времен

— Жратву ищет, — пояснил волкодлак. — Печеньки там, конфетки. Сюда народу на могилы родных немного ходит, но все же заглядывает то и дело кто-то.

— Шкурку ему подкармливать надо, а то она ослабеет, — добавил Ровнин. — Одним духом сыт не будешь. На это я, собственно, и рассчитывал.

— Минут двадцать у нас есть до его возвращения, — глянул на часы парень. — Пошли, а то припоздаем.

Пошли. Побежали! Волкодлаку было хорошо, он перекинулся в свой звериный облик и шустро припустил по узеньким кладбищенским дорожкам, которые за это время неплохо изучил. А вот людям пришлось куда сложнее, им нужно было не отстать от сливающегося с ночной темнотой зверя, лавировать между местными достопримечательностями, пытаться не наткнуться на колья оград, да еще и ноги у них то и дело скользили по размокшей от дождя земле.

Ба-а-ам-дзы-ы-ынь!

— Ой, блин! Чуть не навернулась! — пискнула Мезенцева. — Это чего такое? Колокол?

— Кандалы, — на ходу ответил ей Ровнин. — Дело к полуночи идет, а ночь сегодня дождливая, вот они и проснулись.

— Какие кандалы?

— Где-то вон там находится могила Федора Гааза, врача и филантропа. Он всю жизнь боролся за смягчение условий содержания для заключенных в целом и полную отмену кандалов в частности, в чем изрядно преуспел. Ну, а как помер, то ему последний приют кандалами и декорировали. Теперь по дождливым ночам они звенят как оглашенные. Да вон, сами слышите.

— Но почему именно в такую погоду они наяривают?

— Понятия не имею, — поморщился Ровнин. — Может, его хоронили в дождь, может, еще почему. И вообще цыц!

А губа у фон Швальве оказалась не дура, не дура. Он себе под жилье, как оказалось, выбрал очень красивый и неплохо сохранившийся, несмотря на несомненно почтеннейший возраст, мавзолей.

— Мы искали там вход под землю, — сообщил Ровнину волкодлак, снова принявший человеческий облик. — Не нашли. А подглядывать не рискнули, боялись добычу спугнуть.

— Ну и правильно, — одобрил его слова Олег Георгиевич. — Значит, так. Мы с Пашей ждем его внутри, ты — за то надгробие, ты — вон за то. До моего приказа не высовываться. Вика, твоя позиция вон там, за памятником. Ты вообще в драку никак не лезешь, ясно? Если что, я позову.

— А мы? — уточнил оборотень. — Вожак сказал помогать вам во всем до того, пока дело не будет сделано или мы не умрем.

— Затаитесь до поры, — поразмыслив пару секунд, велел им начальник отдела. — Если что — ребятам моим пособите. И кто-то один пусть вот за этой девушкой присмотрит. Все же кладбище, мало ли кто тут таскается?

— Разного хватает, — подтвердил оборотень. — Это да.

— Все, на позиции, — велел Ровнин. — Ждем. И тихо. Чтобы ни звука!

Дождь лил все сильнее, Николай, затаившийся за большущим памятником, на вершине которого расположился очередной грустный ангел с лирой в руках, промок до нитки, а чертов чернокнижник все не шел и не шел.

И только когда его зубы против воли начали от холода постукивать сами собой, он наконец услышал чье-то негромкое бормотание и шаркающие шаги.

Прекрасно понимая, что делать этого нельзя, он все же осторожно глянул в сторону дорожки, ведущей к мавзолею, где увидел сгорбленного и неопрятного старика, закутанного в какое-то рванье и медленно бредущего по дорожке.

Картина, прямо скажем, была невеселая, поскольку павшее величие всегда выглядит жалко. И по всему это зрелище должно было бы пробудить в сердце оперативника хоть какое-то сочувствие, как обычно это и случается с людьми, быстро забывающими о недавних грехах тех, кого они жалеют, но, странное дело, его в помине не имелось. Почему? Кто знает. Наверное, потому, что количество зла, скрытого в том, кто подчинил себе данное тело, было слишком велико. И еще потому, что Николай знал: тот, кто сейчас шел к мавзолею, никогда никого бы не пожалел. Это уж наверняка.

Старик вдруг остановился и завертел головой, так, будто что-то учуял. Появилось в его обличье в этот миг нечто крысиное, опасливо-беспощадное. Николай замер, уже пожалев о том, что вообще какие-то телодвижения совершил. Но обошлось. Старик снова двинулся вперед, снова начав что-то бормотать себе под нос, и вскоре исчез в черном проеме входа, ведущего в старинное строение.

А дальше события покатились кувырком. Через минуту в склепе что-то скрежетнуло, потом грохнуло, оттуда послышались какие-то крики, звуки борьбы, следом грохнул выстрел, а за ним раздался крик Ровнина:

— Мигом ко мне!

Эхо, вызванное голосом Олега Георгиевича, еще гуляло под сводами здания, а оба оперативника уже были внутри с включенными фонариками и смотрели на черный проем хода, ведущего куда-то вниз, а до того скрытого под одним из старинных массивных саркофагов.

Что до старика-чернокнижника, так он был распластан на полу, Ровнин и Михеев держали его руки, на запястьях которых красовались два черных браслета, изукрашенных какой-то клинописью, а в рот надежно забита пестрая тряпка.