Отзвуки времени

Мать с отцом у барыни в ногах ползали, умоляли не отдавать девчонку хотя бы до четырнадцати лет, но барыня упёрлась, как баран: «Обещала, мол, да и всё тут. Моё дворянское слово крепче алмаза. А будете мешать мне кофием наслаждаться – велю на конюшне вожжами выдрать».

Всю дорогу до имения жуткой старухи Полянской Наташа проплакала. Помнит, что её везли в телеге, прикрыв рогожей, как покойницу. А чтобы поменьше выла, горничная новой барыни отвесила пару крепких затрещин.

Зарёванную, голодную, несчастную Наташу отправили в людскую, где сердобольная стряпуха сунула ей в руки краюшку хлеба, густо намазанную гороховой затирухой, и кружку кисловатого кваса. Наташа съела всё до крошечки и всю ночь промаялась животом, не смея отпроситься в нужник.

Наутро барыня Милица Петровна приказала управляющему в две недели научить Наташу чтению, да не абы как, а с выражением. А буди девка тупая к учёбе, то пороть без жалости. Слава Богу, что учёба далась Наташе легко, и уже на Ильин день она сидела на приставном стульчике в ногах барыниной кровати и дрожащим голосом читала журнал литератора Сумарокова «Трудолюбивая пчела».

Когда история была барыне не по нраву, она протягивала руку в перстнях к павлиньему опахалу и била чтеца рукояткой по голове. Рукоятка столь часто использовалась, что из набалдашника в виде костяной птичьей головки выпал один рубиновый глаз. Наташа боялась одноглазую птицу и если сбивалась со строчки, то горбилась в ожидании удара.

Кроме Наташи, барыня держала в чтецах тощего паренька Ефремку с огромными зелёным глазищами и кудрявыми волосами. Ефремка предназначался для дневного чтения, а Наташа – для ночного.

– Не повезло тебе, девка, – сказала стряпуха, – барыня-то наша того, – она покрутила сечкой в воздухе, – спать боится. Вот и велит всю ночь напролёт долдонить всякую дребедень. Ефремка днём читает, зато ночью спит. А тебя заставят ночь горло драть, а днём прислуживать по всякой мелочи подай-принеси. До тебя ей Надюшка читала – дочка плотника, так не выдержала, утопилась.

– Как утопилась? – пролепетала Наташа, цепенея от ужаса. От испуга у неё похолодели кончики пальцев. Однажды в их деревне речка прибила к берегам утопленника. Вся деревня бегала смотреть, а она не пошла. Забилась на печь и сидела, глядя на пауков. Пауки и то лучше, чем утопленники.

Но когда первый испуг прошёл, Наташа подумала, что ночь без сна – не самое страшное. Главное, сыта и одета. Вон, красивое платье пошили, и синюю ленточку в косу вплели, даром что ноги босы.

Что значит не спать, Наташа поняла к окончанию Успенского поста, когда перед глазами стала постоянно маячить туманная дымка и не хотелось ни есть, ни пить, ни даже плакать, а только спать, спать и спать.

Если она начинала моргать глазами над книгой, как сразу же следовали удар по голове и резкий оклик барыни:

– Что ты как сонная курица? Живо прикладывай старание!

От недосыпа и недоедания к Покрову Наташа превратилась в девочку-старушку с трясущейся головой и впалыми щеками. До неё туго доходило сказанное, и она то и дело обмирала на ходу, глядя перед собой стеклянным взором. И вот однажды, когда Наташа тарабанила барыне сочинения поэта Хераскова, ей причудилось, что с большой иконы Смоленской Божией Матери в углу спальни пролился золотой свет.

Она бросила читать и подняла голову, не обращая внимания на удары поганой одноглазой птицы с павлиньего опахала.

«Почему ты не молишься Господу?» – услышала Наташа вопрос Богородицы, хотя Та не размыкала уста.

«Я хочу спать», – мысленно ответствовала Наташа, не сумев пошевельнуть языком.

«Молись усердно, и скоро ты отдохнёшь. Обещаю».

Свет на иконе померк, и Наташа тотчас произнесла вслух: «Богородице Дево, радуйся», но по губам потекло что-то солёное и липкое. Она заморгала глазами. Клюв костяной птицы разбил ей лоб, и кровь стекала по щекам и подбородку.

Назавтра ввечеру, когда барыня изволила откушать запечённого поросёнка в брусничном соку, у неё случился удар. Посиневшая, страшная, Милица Петровна лежала на кушетке и едва ворочала глазами, пока доктор отворял ей кровь в большой медный таз.

Доктор был молоденький, со светлыми волосами и доброй улыбкой.

– Жить ваша барыня будет, – сказал он управляющему, – но говорить, наверное, не сможет. Советую пригласить священника, а больше никого к больной не допускать.

После этих слов Наташа зверушкой юркнула на сеновал и беспробудно заснула чуть ли не на неделю.

* * *

Пять следующих лет Наташа проболталась в дворовых девках. Выполняла разную работу: то на кухне, то прачкой, то поломойкой. Куда пошлют.

Барыня лежала в спальне колода колодой: мычала, блеяла, пускала слюни, а хозяйством распоряжался управляющий. Осенью и весной в имение наезжал племянник барыни – наследник Иван Осипович. Тучный, коротконогий, в сильно напудренном парике, он целыми днями прикладывался к наливке и что-то писал гусиным пером, которое лично очинивал перочинным ножом с золотой рукоятью.