Овальный портрет

Овальный портретъ

Egli è vivo e parlerebbe se non osservasse la rigola del silentio [1].

Надпись подъ однимъ итальянскимъ портретомъ св. Бруно.

Лихорадка моя была упорна и продолжительна. Всѣ средства, какія только можно было достать въ этой дикой мѣстности близь Аппенинъ, были исчерпаны, но безъ какихъ-либо результатовъ. Мой слуга и единственный мой сотоварищъ въ уединенномъ замкѣ былъ слишкомъ взволнованъ и слишкомъ неискусенъ, чтобы рѣшиться пустить мнѣ кровь, которой, правда, я уже слишкомъ достаточно потерялъ въ схваткѣ съ бандитами. Я не могъ также съ спокойнымъ сердцемъ отпустить его поискать гдѣ-нибудь помощи. Наконецъ, неожиданно я вспомнилъ о маленькомъ сверткѣ опіума, который лежалъ вмѣстѣ съ табакомъ въ деревянномъ ящичкѣ: въ Константинополѣ я пріобрѣлъ привычку курить табакъ вмѣстѣ съ такой лѣкарственной примѣсью. Педро подалъ мнѣ ящичекъ. Порывшись, я нашелъ желанное наркотическое средство. Но когда дѣло дошло до необходимости отдѣлить должную часть, мной овладѣло раздумье. При куреніи было почти безразлично, какое количество употреблялось. Обыкновенно я наполнялъ трубку до половины опіумомъ и табакомъ, и перемѣшивалъ то и другое — половина на половину. Иногда, выкуривъ всю эту смѣсь, я не испытывалъ никакого особеннаго дѣйствія; иногда же, еле выкуривъ двѣ трети, я замѣчалъ симптомы мозгового разстройства, которые бывали даже угрожающими и предостерегали меня, дабы я воздержался. Правда, эффектъ, производимый опіумомъ, при легкомъ измѣненіи въ количествѣ, совершенно былъ чуждъ какой-либо опасности. Тутъ, однако, дѣло обстояло совершенно иначе. Никогда раньше я не принималъ опіума внутрь. У меня бывали случаи, когда мнѣ приходилось принимать лауданумъ и морфій, и относительно этихъ наркотиковъ я не имѣлъ бы основаній колебаться. Но опіумъ въ чистомъ видѣ былъ мнѣ неизвѣстенъ. Педро зналъ объ этомъ не больше меня, и такимъ образомъ, находясь въ подобныхъ критическихъ обстоятельствахъ, я пребывалъ въ полной нерѣшительности. Тѣмъ не менѣе я не былъ особенно огорченъ этимъ и, разсудивъ, рѣшилъ принимать опіумъ постепенно. Первая доза должна быть очень ограниченной. Если она окажется недѣйствительной, размышлялъ я, можно будетъ ее повторить; и такъ можно будетъ продолжать, пока лихорадка не утихнетъ, или пока ко мнѣ не придетъ благодѣтельный сонъ, не посѣщавшій меня почти уже цѣлую недѣлю. Сонъ былъ необходимостью, чувства мои находились въ состояніи какого-то опьяненія. Именно это смутное состояніе души, это тупое опьяненіе, несомнѣнно, помѣшало мнѣ замѣтить безсвязность моихъ мыслей, которая была такъ велика, что я сталъ разсуждать о большихъ и малыхъ дозахъ, не имѣя предварительно какого-либо опредѣленнаго масштаба для сравненія. Въ ту минуту я совершенно не представлялъ себѣ, что доза опіума, казавшаяся мнѣ необычайно малой, на самомъ дѣлѣ могла быть необычайно большой. Напротивъ, я хорошо помшо, что съ самой невозмутимой самоувѣренностью я опредѣлилъ количество, необходимое для пріема, по его отношенію къ цѣлому куску, находившемуся въ моемъ распоряженіи. Порція, которую я, наконецъ, проглотилъ, и проглотилъ безстрашно, была несомнѣнно весьма малой частью всего количветва, находившагося въ моихъ рукахъ.

Замокъ, куда мой слуга рѣшился скорѣе проникнуть силой, нежели допустить, чтобы я, измученный и раненый, провелъ всю ночь на открытомъ воздухѣ, былъ однимъ изъ тѣхъ мрачныхъ и величественныхъ зданій громадъ, которыя такъ давно хмурятся среди Аппенинъ, не только въ фантазіи Мистрисъ Радклиффъ, но и въ дѣйствительности. По всей видимости онъ былъ покинутъ на время и совсѣмъ еще недавно. Мы устроились въ одной изъ самыхъ небольшихъ и наименѣе роскошно обставленныхъ комнатъ. Она находилась въ уединенной башенкѣ. Обстановка въ ней была богатая, но износившаяся и старинная. Стѣны были покрыты обивкой и увѣшаны разнаго рода военными доспѣхами, а также цѣлымъ множествомъ очень стильныхъ современныхъ картинъ въ богатыхъ золотыхъ рамахъ съ арабесками. Они висѣли не только на главныхъ частяхъ стѣны, но и въ многочисленныхъ уголкахъ, которыя странная архитектура зданія дѣлала необходимыми — и я сталъ смотрѣть на эти картины съ чувствомъ глубокаго интереса, быть-можетъ обусловленнаго моимъ начинавшимся бредомъ; такъ я приказалъ Педро закрыть тяжелыя ставни — ибо была уже ночь — зажечь свѣчи въ высокомъ канделябрѣ, стоявшемъ у кровати близь подушекъ, и совершенно отдернуть черныя бархатныя занавѣси съ бахромой, окутывавшія самую постель. Я рѣшилъ, что если ужь мнѣ не уснуть, такъ я, по крайней мѣрѣ, буду поочерсдно смотрѣть на эти картины, и читать маленькій томикъ, который ложалъ на подушкѣ и содержалъ въ себѣ критичсское ихъ описаніе.