Овация сенатору

— Нет. Я стар, а ей ещё и двадцати нет, слишком мало, чтобы умирать. Это я во всём виноват…

— Феликс тоже был виноват, но не настолько, чтобы убивать его!

— Я и не собирался. Когда он узнал о наших отношениях, то пригрозил скандалом. Но это полная ерунда: ведь рассказать о нас всему свету значило бы открыто признать свою импотенцию.

— Выходит, это правда…

— У меня тут целый список врачей, к которым он обращался, но напрасно. Его болезнь таилась в голове, он словно отказывался расти, становиться мужчиной…

— И всё же в тот день, когда Бальбина забеременела, ситуация изменилась. У твоего брата оказалось оружие против тебя…

— Я попросил его уйти с дороги, предложил большие деньги, лишь бы он согласился на развод, но он отказался. В качестве платы за молчание он требовал мои земли и кресло в Сенате.

— Он всегда любил играть по-крупному. Жаль только, что неизменно проигрывал! — заметил сенатор.

— Я ответил ему некрасивым жестом, не стану повторять тебе его, и он продолжил угрожать Баль-бине позором.

— Так или иначе, его смерть избавила тебя от больших неприятностей, — воскликнул Аврелий, — Но и сейчас ты все ещё в беде, Токул. И должен подробнейшим образом рассказать мне, что делал в то утро. Будет лучше, если станешь разговорчивее, чем в прошлый раз!

Тут дверь распахнулась, и появился Иппаркий. Как она? — вскочил со стула Токул.

— Я успел в последний момент, ещё немного и… Она молода, выкарабкается. Сейчас спит, увидишь её позже.

Ювелир облегчённо вздохнул.

— Она спасена, слава богам! А ребёнок? Мы хотели назвать его Марком…

— Боюсь, это невозможно, — покачал головой врачеватель.

— Он мёртв… — прошептал Токул.

— Нет, но это девочка! — засмеялся Иппаркий, собирая инструменты. — Рабыни моют её сейчас.

— Да воздастся хвала всем богам! — вскричал Токул, вне себя от радости.

— Ладно, теперь, когда ты немного успокоился, мы можем, наконец, поговорить, — напомнил ему Аврелий, и не думая отступать.

— Заявление Бальбины припирает меня к стенке. Или она, или я!

— Если не виноват, то у тебя только один выход из положения. Ты должен помочь мне найти убийцу.

— Думаю, нет смысла просить тебя забыть о признании слабой женщины, сделанном под влиянием боли и страха…

— Я — магистрат, — напомнил ему Аврелий.

— Неподкупный. Или просто слишком богатый, чтобы тебя купить, — вздохнул ювелир.

— Вернёмся к тому дню, когда убили твоего брата.

— Феликс отступил со своими угрозами, это вызвало у меня подозрение, и когда, во втором часу дня, я увидел, что он выходит из дома, то тайком пошёл за ним.

— И шёл до самой Субуры? — спросил сенатор как бы невзначай.

Ювелир не попался на эту удочку.

— Брось, Стаций, ты ведь прекрасно знаешь, что сначала Антоний должен был зайти к тебе за одеждой и паланкином! После этого он направился прямо на Эсквилинский холм. Шёл очень торопливо, и мне не удалось незаметно проследовать за ним. И тогда я покружил немного и отправился на Форум.

— Никого не встретив по дороге?

— Никого, если не считать одного продавца из магазина на виа Сакра, — подтвердил ювелир.

Слова раба, рассудил Публий Аврелий, ничего не стоят в суде, и в любом случае у Токула всё равно было время, чтобы убить брата.

— Что-нибудь было у тебя с собой? — спросил Аврелий, вспомнив о чёрном плаще.

— Только сумка через плечо, — признался ювелир.

Патриций возвёл глаза к небу: он прекрасно знал этот жуткий мешок Токула — серый, старый и такой большой, что в нём вполне могли уместиться даже два плаща…

— Короче, ты находился в двух шагах от места убийства, и у тебя нет алиби, зато есть три убедительные причины желать смерти своему брату: жена, ребёнок и деньги! Если это всё, что можешь сказать мне…

Токул довольно долго молчал, прежде чем ответить.

— Это старая история, она началась ещё двадцать лет назад.

— Послушаем! — резко произнёс сенатор.

— Ещё с ранней юности Феликс постоянно затевал всякие безнадёжно провальные махинации.

Но однажды предложил кое-что интересное, так что мне даже захотелось выслушать его…

— Золото?

— Да, ожерелье удивительной работы, изготовленное в той же технике, что и серёжка, которую ты мне показывал. Я спросил, сколько он хочет за неё, я охотно купил бы… Это золото обжигает, сказал он, его нужно как можно быстрее превратить в слитки, сделать неузнаваемым. Брат предлагал мне на этом деле хорошие проценты.

— Ты заподозрил нелегальное происхождение и всё равно согласился переплавить его?

— Дело есть дело, — вздохнул ювелир. — Так или иначе, мне было бесконечно жаль, потому что это были настоящие ювелирные шедевры: тяжёлый нагрудник с выгравированными великолепными быками, ожерелья из тончайших сплетённых золотых цепочек, браслеты в виде змей, посуда, украшенная тиснением, пояса с изображением топоров…

— Топоров, ты сказал? — переспросил Аврелий.

— Да, двусторонних топоров.

— Как браслет Агенора… — задумчиво проговорил сенатор. Браслет, который вернул вольноотпущеннику свободу, был всего лишь ничтожной частью сокровища, попавшего в переплавку. — Ты спас от огня двух пчёл, верно?