Овечья шкура

— Проезжаю мимо тебя, — отозвалась Регина так кокетливо, как будто разговаривала не со мной, а с заграничным миллионером, перспективным в матримониальном смысле. Вот настоящая женщина, с завистью подумала я. У меня-то самой сейчас вряд ли повернулся бы язык так разговаривать даже с натуральным заграничным миллионером, перспективным в матримониальном смысле.

— Может, заедешь? — вяло спросила я.

— Да без проблем, — заявила Регина, — через пять минут буду. У меня бутылка “Шабли” тут в машине завалялась, из дьюти-фри.

Я отложила телефонную трубку и закрыла глаза. Классно, подумала я, вытягивая ноги. Сейчас мы с ней выпьем, и я расслаблюсь. Хотя на самом деле предвкушала я совсем другое. Естественно, меня распирала история, в которую были замешаны Стеценко и букет. Я ощущала настоятельную потребность с кем-то поделиться, но не с Гошкой же. А друг и коллега Горчаков и так был в курсе.

Приехала душистая и пушистая Регина, с идеальным макияжем и аккуратным маникюром. Мазнув взглядом по ее блестящим, как леденцы, ногтям, я быстро спрятала за спину руку с содранным в интересах следствия лаком. Но Регина все равно углядела этот косметический беспорядок и неодобрительно поджала губы. Я покорно склонила голову — на дворе вечер, а Регина, в отличие от меня, выглядит так, будто визажист-стилист выпустил ее из своего кресла ровно пять минут назад.

— Регина, ты сама красишься? — поинтересовалась я, вешая на плечики ее плащ.

— А кто ж меня накрасит? — удивилась она.

— То есть к визажисту ты по утрам не ходишь?

— Да ты что! — возмутилась она. — Я же профессиональный визажист сама. Хочешь, тебя накрашу?

Мне хотелось. Но я испугалась перспективы смывать свой дневной макияж, краситься снова и еще раз умываться. Однако не тут-то было. Регина в мгновение ока разложила на кухонном столе все свои визажистские причиндалы, которые, как я поняла, она таскает с собой на все случаи жизни, ваточкой, смоченной в какой-то ароматной жидкости, ликвидировала то, что я сегодня утром по-дилетантски нарисовала на себе, и стала тихо поглаживать меня какими-то кисточками по лицу. При этом она не забывала отпивать из бокала “Шабли”. Я тоже отпивала это самое “Шабли”, закрыв глаза и полностью доверившись Регине. И, как оказалось, зря.

Она умышленно посадила меня спиной к зеркалу, чтобы я не видела промежуточных стадий процесса, и даже палитру с разноцветной косметикой задвинула мне в тыл.

— Зачем ты мажешь веки коричневыми тенями? — спрашивала она между делом. — Тебе надо класть сначала бежевый, а потом, выше к бровям, розоватый тон. Давай я тебе брови выщиплю, а?

— Не надо, — лениво отвечала я. И Регина, приговаривая: “Ну, не надо — так не надо”, — продолжала малевать на мне новую Швецову по своему разумению, гармоничную и раскованную женщину будущего.

А я с закрытыми глазами рассказывала, как влипла сегодня со Стеценко.

Регина слушала с интересом, но в ее репликах по этому поводу сквозил скепсис.

— Зачем тебе Стеценко? — спрашивала она с той же интонацией, что и насчет теней. — Тебе нужен нормальный спонсор. Тебе лет-то уже много, а шубы еще ни одной. Букетики — это, знаешь, так, силос. Мужчина — я имею в виду настоящего мужчину — должен надеть тебе бриллианты на пальцы. У тебя, между прочим, лак с ногтя содран. На такие пальцы бриллианты тебе никто не наденет. Не говоря уже о том, что ты лицо официальное, неприлично с неухоженными ногтями на работу ходить.

— Оставим в покое мои неприличные пальцы, — вяло огрызалась я, — но спонсор из мехового магазина мне даром не нужен. Если человека не любишь…

— Вот именно, — подхватила Регина. — Если человека не любишь, то остается брать от него подарки.

— Ага, а потом он скажет: “Кто женщину ужинал, тот ее и танцевать должен”, да?

— Ну-у…Такое не исключено.

— Ну вот. А я, может, не хочу давать поцелуи без любви.

— Ой-ой-ой! Чернышевского она цитирует! Ты еще “Домострой” вспомни! Эту… Как ее? “Русскую правду”! — прикрикнула подруга. — Тысячи или даже миллионы женщин каждый день отдаются ненавистным рожам, потным и вонючим, пьяным и нищим. И даже не за меховое манто. И не за бриллианты. А всего лишь за счастье быть при мужике. Я имею в виду замужних страдалиц.

Ага, подумала я, у Регины период отрицания ценностей брака. На той неделе институт семьи был провозглашен священным, и моя дорогая подруга, забыв про свои пятнадцать замужеств, три из них официальных, состроив честные глаза, утверждала, что порядочная женщина должна выходить замуж только один раз в жизни и прожить с мужем до гробовой доски. “Вот, например, как я”, — заявила Регина, имея в виду своего безвременно почившего мужа. Поэтому я не стала уточнять, до чьей гробовой доски должна дожить честная женщина. В противном случае, — продолжала эта пуританка, — она недостойна даже гореть в аду и должна мыкаться по чистилищу до тех пор, пока не придумают подходящего по своей гнусности местечка для наказания таких распутниц.