Овердрайв

Я одна. И тебя, принц, тоже нет — ты бесполезен, мое лопнувшее сердце выталкивает последние капли любви и окрашивает все вокруг.

Я разбита и усыпана рубинами красных осколков.

Терехов А. С. Овердрайв

— Тео, это было нечто!

— Да, особенно соло в «Черной песне». Как ты это делаешь? Тео хлопают по плечам, обнимают, хвалят. Он только улыбается — улыбается так, как сомнамбулы лунному свету, как звезды улыбаются исчезающим во тьме планетам, и правый глаз, как всегда, закрывает длиннющая челка; и Тео что-то отвечает невпопад. «Где Джина?» Мысленно он еще на сцене, вместе с группой. Руки дрожат и сжимают гитару, и ни черта непонятно, куда ее поставить. Неужели это случилось? После стольких репетиций, ссор, записанных и переписанных песен? «Где Джина?» Они выступили. Они выступили. Клуб содрогался от их ритмов многоруким и многоглавым Богом, который явился прямиком из ночных кошмаров Говарда Лавкрафта. Клуб пел их песни и визжал, и только Джины там не было. Тео сбегает по лестнице и видит ЕЕ в обнимку с каким-то парнем. В мыслях воцаряется тишина — гулкая и мертвая, как открытом ветрам склепе, — хотя всего минуту, секунду назад там была музыка.

— Эй? — Тео глупо зовет любимую; не к месту вспоминаются прошлое лето и китайские шарики. Она не слышит, только еще крепче всасывается в этого урода, будто какая-то морская гидра. Тео хватает девушку за руку и отшвыривает в сторону.

— Ты какого хрена творишь? — виновник событий толкает Тео. Удар в ответ: нос урода ломается и проваливается внутрь черепа; противник кулем шлепается на асфальт. Секунда. Две. Джина начинает визжать, выбегают люди из клуба, а Тео смотрит на осколки зубов и костей в своем кулаке. И кулак, и жуткий труп без лица, и нежная когда-то шлюха — все становится гротескно-черно-белым. Ранее

— Тео, у тебя все получится, — улыбается Илай. Старик с черной агонией в глазах, который играет соло из «My Friend of Misery» так, будто написал его он, а не Ньюстед, и сделал это еще в раннем младенчестве. — Ты всего, сколько там, месяц у меня занимаешься?

— Полгода.

— Да? Обалдеть. Видно, из-за химии и бухла у меня нелады с измерением времени, — пожимает плечами Илай. — В общем, все это неважно. Главное, что у тебя в сердце. Нет, я не туда полез. Гитара. Вот ты любишь свою гитару?

— Я? — Тео смотрит на зелено-белый «Fender» из набора «для начинающих». — Да, наверное. Да.

— Ни хрена ты ее не любишь! Не будь идиотом, это — кусок пластмассы. Швабра, мать ее. Поэтому иди к черту и купи нормальную бабу! Тьфу, гитару. Такую, чтобы, когда на нас свалится сраный Апокалипсис, ты бы первым делом жалел, что больше ЕЕ нет. Сейчас

— Теодор де Витт, вы признаны виновным в непредумышленном убийстве Рона Уиллера… Тео измучен до неузнаваемости. Он смотрит на родителей: ищет в их глазах надежду, прощение, хоть что-то. Но отец отворачивается, а мама снова начинает плакать. Прощай гитара, музыка, прощай дом и Джина. Прощай учеба и планы на будущее. Слышишь, Тео, «пшик»? Это твой мир стремительно сужается до размеров каменной коробки.

— Эй, красавица, зайдешь вечером? Тео идет по проходу между камерами. Взгляд в пол, пальцы вцепились в комплект тюремного белья. Молодой человек кажется совсем беспомощным. Раздавлен. Выжат. Обмяк внутрь себя, как лицо мертвого Рона. У одной из камер охранник останавливается.

— Серхио, к тебе подружка. Сосед — тощий латиноамериканец. Его голый торс покрыт цветными татуировками — тюльпаны и кресты, гербы, цитаты из Шекспира. Серхио без конца треплется о тачках, о жратве, об убитом брате — как какое-то мексиканское радио. Укор в глазах родителей. Вина, одиночество, мерзость тюрьмы — словно дьявольский интервал «тритон» в голове Тео. Ночью мысли захватывает тишина, и становится еще хуже. Вместо сна приходит невыносимая черно-белая картинка, этакий постер к фильмам Хичкока: девушка в ужасе кричит, на асфальте силуэт трупа, а Тео с мертвыми глазами курит одну за другой дешевые сигареты. Каждую ночь.

— … а мой брат и говорит: «Пойду к Мэри Джейн». Надо с ним было, но… — Серхио трет подбородок и отрывает кусок булки. В столовой душно, отвратно и от страха хочется забиться в угол. Тео словно утка, которой собираются вставить в задницу яблоко, вот только поваров несколько сотен. Встанешь в очередь не перед тем — оттрахают или прибьют. Повысишь голос — оттрахают или прибьют. Посмотришь в глаза… Даже странно, что Тео до сих пор цел.

— И прикинь — приходят ко мне копы, спрашивают о брате. Я им: «Вы бы лучше ту суку, что его убила, искали».

— Ты че, на меня смотришь?! — орет парень за соседним столом. — Голубок, а?! Микки спешит уткнуться в тарелку с непонятной жижей. Вроде бы ее можно есть, но только совсем-совсем не хочется.

— У нас в районе — пройди по улице: слева травой торгуют, справа — курят! И что, фараоны не знают? А все потому, что та сука белой была! Ничего личного, ты пойми, Тео, но сам подумай. Кто будет защищать латиноамериканцев? Хотя справедливость есть — говорят, этого гада повязали. Вдруг сюда попадет? Ох!

— Привет, Тео.