Овердрайв (сборник) (СИ)

Я и Хоббс начали частную практику в прошлом году. Когда мы раскрыли первое дело, пресса, разумеется, тут же с ума сошла. О нас писали в каждой газете, нас приглашали на телевидение, мы давали интервью и автографы, а какой-то экзальтированный писатель объявил, что будет писать о нас книгу. Уверен, что все это было раздуто Хоббсом, он всегда был отличным дельцом и неважным пси.

Тигр бизнеса, чтоб его.

Дело о взрыве могло поднять наш авторитет до заоблачных высот. Мой жадюга-напарник уже давно всерьез подумывал о собственном шоу на телевидении, а последний наш успех сделал эту мечту реальностью. Рейтинг, поначалу высокий, стремительно шел вниз, — работа пси на самом деле не очень зрелищна, — но репортер с камерой все еще бегал за нами в офисе, преследовал нас на улице, когда мы с поддержкой полиции шли брать очередного мерзавца. Снимал он по большей части Хоббса. Меня это устраивало. Я не очень любил всю эту шумиху, в отличие от моего коллеги. Держу пари, он всегда мечтал о пластиковых фигурках Кельвина и Хоббса, которые покупают дети и потом играют в пси, побеждая преступность. Супергерои, от которых не скроется ни один злодей. Вот раскроем это дело, и нам останется только сочинить себе клоунские костюмы, — супергероям они вроде как полагаются.

Правда, нужны ли супергерои, если нет суперзлодеев?

Уверен, нас еще не грохнули лишь потому, что мы всегда работали по отмороженным одиночкам, ни разу не перейдя дорогу мафии или другим серьезным ребятам.

Так кому куда впёрлись такие супергерои? Моего Дэнни никакой герой не спас.

Всю ночь я думал над этим.

Это очень мешало распутывать след.

Поэтому я решил просто покурить с чашкой кофе и ни о чем не думать. Но мысли упорно возвращались к работе.

— Вянет лист, проходит лето, иней серебрится, — затягиваюсь. — Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться.

Декламация всякого дурашливого бреда — лучший способ сбить образы.

В последнее время это мне не помогает.

* * *

Я работал по одному садисту, который убивал детей. Просто убивал. Его радовал сам момент смерти, ему нравилось наблюдать за их ужасом и медленно угасающими жизнями. Множество маньяков, которых я выслеживал, в глубине души осознавали, что они такое, боялись своих действий после того, как их совершали, они придумывали себе сотни оправданий, винили в своих психозах кого угодно. Внутри них постоянно шла борьба человека и зверя, сидящего внутри, и зверь неизменно побеждал, а когда он, насытившись, забирался в свое логово, человек пытался придумать, почему он позволяет зверю побеждать.

Этот был не таким. В его сознании я ни разу не увидел хоть какой-то крупицы раскаяния.

Время было названо неделю назад. Всю неделю мы топтались на месте, — я никак не мог ни за что уцепиться. И не только я, весь отдел не мог уловить ни одной эмоции, относящейся к делу. Но, когда оставались считанные часы, меня вдруг прорвало.

Меня проткнули штыком и бросили умирать где-то в лесу. Я не умею останавливать кровь, а даже если бы и умел, — мне очень, очень страшно и больно. Как будто вокруг меня что-то лопнуло, — в ушах звенит, движения заторможены. Я вижу машину. Красный ховер Х12, не могу разобрать номера. Я не знаю, зачем я сел в эту машину, вспоминать не буду, мне не до того, потому что страшно и впервые в жизни приходит понимание, — это конец. Я умираю. И умру.

Становится очень обидно и жалко. Себя, родителей. Друзей. Но настолько ослаб, что не вижу их лиц.

Хотя тому мне, который наблюдает за мной, это очень бы помогло.

Я, наверное, о чем-то мечтал и чего-то хотел, но сейчас чувствую только жажду. Идти не могу из-за страшной слабости. Голова кружится, я падаю и выключаюсь. Но даже тогда мне очень больно.

— Это лес, — говорю вслух. — Это будет лес.

Подробно описываю вслух все, что я вижу. Теперь надо переброситься на владельца Х12. Это обычно очень просто, — я-жертва вижу убийцу, но не могу увидеть лица. Я знаю, что он питается моим страхом, поэтому перебросить контакт очень легко.

Теперь я с восторгом наблюдаю за мальчишкой, медленно угасающим на моих глазах. Его одежда пропитана кровью, а лицо какое-то по-особенному тупое — он пытается что-то сообразить, но у него ничего не получается из-за потери крови. Он уже мертв, но почему-то двигается. Это смешно, приятно и немножко, самую чуточку, трогательно. Жаль, что скоро он затихнет совсем.

Я узнаю этого мальчишку.

— Что Вы делали, юнкер Матросов, там, в полярных снежных торосах? — четко и нараспев произношу вслух в кабинете. Надо сбить образ, но я не могу себя заставить. Это не помогает и уже не поможет. Не прекращая испытывать дикое, извращенное удовольствие от смерти мальчика, ору что-то бессвязное. Сознание пульсирует, смешивая отвращение, боль, ужас и сладкую истому в тошнотворный коктейль.

— Он включился, — слышу я встревоженный голос и хочу убить того, кто это говорит.

Вот бы он был маленьким и беззащитным.

Вот тогда бы точно убил.

— Только не сейчас, Господи, только не сейчас. У нас почти не осталось времени.

Сейчас и всегда. Мне больно. Мне хорошо. Мне страшно.

Я падаю на пол. Меня рвет.