Овертайм

Леша готовился к отъезду в Америку основательно и серьезно, в отличие от меня, бегающего от инстанции к инстанции. Ему Тихонов дал возможность приехать в «Нью-Джерси» в хорошей форме, и он сразу стал прилично играть. Никакой злости у меня к нему уже не было, но американская пресса начала раздувать нашу ссору, я же не мог всем объяснять подробности, да американцев они и не волновали. Шло время, я ждал, что мой недавний друг возьмет бутылку вина, придет ко мне поговорить, потому что столько лет за плечами… Я продолжал думать о наших отношениях: как все случилось и почему. Я хотел выяснить, стоит ли что-то на свете той нашей дружбы. Друзей сложно находить, у меня больше нет такого друга. Я ждал, что он придет, про себя разговаривал и спорил с ним, я не знал, сойдемся мы вновь или нет, но не сомневался, что надо по-мужски поговорить, закрыть все вопросы. Но этого не произошло. Он не пришел.

Мы вместе играли в «Нью-Джерси» больше двух лег. Бывали в поездках, выпивали со всеми. Банкеты в команде какие-то устраивались, то есть были минуты, которые располагают к разговору. Я думал, ну ладно, что сделаешь — жизнь рассудила так, а не иначе. Но больно все время, какая-то недоговоренность осталась между нами, невысказанность. И вдруг в России появляются Лешины статьи…

А я до сих пор не знаю, простил бы я его или нет. В жизни разное бывает, и люди иногда становятся слабыми перед определенными обстоятельствами. Это как-то можно понять, но если Лешей двигала и вправду зависть, которая копилась все годы нашей дружбы… Страшно тогда жить.

Но ведь смогли сильнейшие игроки ЦСКА сказать: «Если не возьмете на чемпионат мира Фетисова, мы тоже не поедем». Наверное, такое в советском спорте случилось впервые. В СССР спортсменов невозможно было уговорить пойти на подобные акции. Это здесь, в Америке, хоккеисты объединены в свой профсоюз и могут отстаивать свои интересы. Забастовки, локауты — тому подтверждение, здесь есть у людей гордость, и, безусловно, она во многом опирается на финансовую независимость. А у нас слово «забастовка» считалось невозможным, хотя мы жили все вместе, и жили дружно.

Когда ты молод и полон амбиций, тебе не важно, какая политическая система в стране. Ты хочешь быть первым, ты хочешь выиграть… А потом начинаешь понимать, что платишь слишком большую цену за все, и спрашиваешь у себя, стоит ли «это все» такой цены? И тогда начинает возникать конфликт, но к тому времени тебя уже слегка придушивают, а если ты продолжаешь «выступать» — тебя просто выкидывают, сначала из сборной, потом из команды и потихонечку, потихонечку провожают на отдых. Это типичная ситуация для советской системы. Почему считалось, что спортсмены — «рвачи»? Естественно, тебя «напрягает», когда ты видишь, что перед тобой заканчивают карьеру поколение за поколением величайших игроков, которые вызывали восхищение в мире, но не получили даже того немногого, что нужно для скромной жизни. И у них нет больше никакой возможности что-то еще сделать для семьи, потому что квартиру и машину им давало спортивное общество, а кто же тебе, пенсионеру, будет их улучшать или менять? Квартиру нужно давать уже тем, кто играет! Ты же не мог пойти в магазин и купить какой-нибудь импортный холодильник. Все раздавалось по списку, и все эти списки были у тренера. Когда мы приехали в Америку, мне казалось странным; пришел, оттренировался, хорошо или плохо, помылся, сел в машину и уехал — и с тренером больше нет никаких контактов. И нет никаких двухмесячных сборов, где все время устраивают собрания.

Самое трудное время наступает, когда появляется семья. Теперь ты уже должен думать: не дай Бог завтра получить травму, потому что родился еще один ребенок и вместо двухкомнатной квартиры нужна трехкомнатная. Нужен участок для дачи, дети же растут. А если ты известный игрок и постоянно на виду, то хочешь жить как нормальный человек. Но не успел машину или дачу получить пока играешь, значит, ты уже никогда их не получишь. Тем более в ЦСКА, где столько игроков, три «пятерки» только в сборной играют. Я никогда не забуду, как побывал у Николая Ивановича Русака — заместителя председателя Спорткомитета СССР. Он меня вызвал к себе и говорит: «Чего ты там ерепенишься насчет процентов? Двадцать процентов от твоего контракта с американцами — это огромные деньги, и вообще, я туг недавно с отцом своим разговаривал, он живет в Белоруссии, в деревне, крепкий еще мужик, пасека у него. Когда я ему сказал, сколько мы вам заплатили за Олимпийские игры в Калгари, он возмутился: «Как же так, Коля, такие деньги этим дармоедам…» Уму непостижимо — это слова человека, который руководил спортом в стране.