Овертайм

ЛАДА: 11 июня, 1985 год. Мы собрались в этот день заняться машиной и должны были поехать в Подмосковье, договориться о ее покраске. Уже стояли на пороге, когда приехал Толик, Славин 17-летний брат, молодой нападающий ЦСКА, будущая, как все говорили, хоккейная суперзвезда. Он к нам приезжал частенько, нередко ночевал. Хотели оставить Толика дома, включили ему телевизор, а в это время пришла моя подружка: «Ой, а я думала, что мы вечером посмотрим кино». Слава отзывает меня в коридор: «Давай я Толика возьму с собой и заодно проведу с ним воспитательную беседу, а ты посиди дома». Я только и успела ему сказать: «Ты на него сильно не дави». Слава мне: «Не буду. Мне надо с ним больше по игре поговорить». Толик уже выходил на лед несколько раз в чемпионате страны с основным составом ЦСКА.

Они уехали, через какое-то время появился Славин товарищ, Вадим. Мы втроем и ждали, когда братья вернутся.

Часов в девять вечера Слава звонит: «Мы уже приехали в Москву. Мы у трех вокзалов. Сейчас зайду к Зосимову, возьму пару хороших фильмов». От Бори до нашего дома вечером, когда нет машин, минут тридцать ходу. Прошло полчаса, их нет. Половина одиннадцатого — нет, без четверти — нет. Я уже дергаться начала. Без двадцати двенадцать — звонок, я поднимаю трубку. Слава: «Лада, позвони, пожалуйста, всем врачам, скажи, чтобы приехали в ЦИТО, мы разбились на машине, Толик в тяжелом состоянии». Я только спросила: где? Он ответил, что на Ленинградском, недалеко от дома. Я стала звонить Белаковскому, Сельповскому, Силину — всем врачам, кого знала. Потом мы с Вадимом поехали к месту аварии. Зрелище ужасное.

У меня началась истерика, рыдания с причитаниями. Кругом полно милицейских машин, две «скорые помощи». Слава идет мне навстречу, а меня Вадим за руку схватил и говорит: «Замолчи сейчас же. Успокойся и замолчи. Возьми себя в руки». Слава идет, у него растопырены руки, они в крови, вся куртка разодрана, весь бок в крови. Подошел: «Мы разбились, мы разбились, с Толиком плохо». А я его трогаю: целый или нет? Он меня просит: «Останься документы оформить и чтобы машину убрали отсюда». Его врачи уже отводят к «скорой помощи», я за ним иду. Спрашиваю: «А Толик?» Он говорит: «Толика увезли». Но Толик, оказывается, лежал в этой машине. Слава просто не хотел, чтобы я его видела в таком состоянии. Мне потом уже рассказали, что Толику сделали укол в сердце и он четыре часа еще жил.

Мы приехали в больницу, а у Славы начался нервный приступ, его привязали к кровати ремнями. Он отделался сломанными ребрами и ушибом головы. Его выбросило из машины креслом Толика. К нам вышли врачи, сказали, что для Толика нужна первая группа крови. Я — сразу звонить Гене Цыганкову, ребятам-хоккеистам, друзьям. Вадим сразу проверил свою кровь, она подошла. Славину стали проверять. Толик лежал в операционной, весь перевязанный.

Приехал из «Склифосовского» профессор, специалист по черепно-мозговым травмам. Зашел и вышел через десять минут, сказав, что травма такая, что даже если Толик и останется жить, то будет полным инвалидом. На Вадима уже надели рубашку, бахилы, чтобы вести на переливание; приехал Гена Цыганков, другие ребята… Но из операционной вышли врачи, и кто-то Вадима остановил, мол, уже ничего не надо. Я потеряла сознание.

Пришла в себя уже дома. В комнату Гена заходит и спрашивает, есть ли у меня водка. Я показала, где взять, а сил нет, чтобы пойти, какую-то закуску предложить. Но взяла себя в руки, надо что-то на стол поставить, ребят собралось человек шесть. Зашла на кухню и слышу, как они говорят: «Ну что, помянем?» И я поняла — это конец. Больше нет никакой надежды.

Наверное, часов в шесть утра вернулся Слава. Ужасно, когда не знаешь, что сказать в такой страшный момент самому близкому человеку. Слава после той ночи не спал месяца три, лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Иногда на балкон выходил, я за ним следом, держала его за рубашку или за джинсы, боялась. Он смотрел вниз с таким лицом…

После смерти брата Слава ни разу не улыбнулся за два года. С ним до сих пор так бывает: сидит, что-то рассказывает, смеется, потом вдруг замкнется, глаза опустит. А как он смотрит на ребят; Федорова, Константинова, Могильного… Они же с Толиком играли, они его ровесники… Слава к ним относится, как относился бы к Толику. Толик в семнадцать лет был здоровее и крупнее Славы. Брюки мужа я ему отдавала, а они ему были внатяжку на бедрах, хотя у Славы будь здоров какие ножищи. Какие Толик подавал надежды! Слава считал, что младший брат будет играть лучше, чем он. Как Слава остался в хоккее — только одному ему известно. Мама ему говорила, что играть он должен за двоих. Я же твердила, что жить он должен для матери и отца. Единственный довод, который я находила, это то, что Толик ему спас жизнь. Значит, так суждено, это судьба. Они были очень близки.

Слава — человек с огромным сердцем. Он таким родился. В нем живет большая любовь к родителям и преклонение перед ними. И такое же отношение было к брату. Если к нему обратиться за помощью, он отдает себя полностью. Поэтому ему в тысячу раз больнее, когда потом возвращается в ответ не «спасибо», а полная неблагодарность, а в большинстве случаев именно так и бывает. Но он все равно не может иначе. Если Слава не в состоянии что-то сделать, он никогда не пообещает, что поможет. Но если что-то в его силах, он обещать не будет, а сделает. Уже приятели забыли о том, что просили, а он, пусть через месяц, но позвонит; ты знаешь, у меня получилось. Была бы у меня волшебная палочка, я бы ее использовала только для одного — чтобы все были живы и здоровы!

Теперь, когда приезжаем в Москву, идем на Долгопрудненское кладбище, там похоронены и Толик, и мой папа, и Славина мама, и бабушка с дедушкой — пятеро. Приехали с Настенькой, подошли к могиле Толика, Настенька смотрит на памятник. Слава взял ее на руки, подошел к бюсту, погладил брата по лицу, и дочка за ним гладит гранит. Он ей объясняет: вот, Настенька, здесь твой дядя, он погиб, когда был совсем молодым мальчиком. Она его спрашивает: «Если я положу цветочек, он будет знать, что я приходила к нему? Он вообще знает про меня?» Слава объясняет, что, наверное, знает. Он теперь ангел, смотрит за тобой и тебя оберегает.

В нем, в его душе, в его сердце смерть брата, и она не уйдет оттуда никогда.

Я думаю, что, когда он смотрел ночами в потолок, наверняка прокручивал в уме эту секунду: если б раньше проехал, если б раньше вывернул, если б поехал другой дорогой, если бы вообще никуда не поехал, бросил ко всем чертям эту машину, которую и чинить-то незачем — старая, вся сыпалась. Наверное, он обо всем этом думал. Наверное, он не обвинял себя, а просто прокручивал в голове без конца этот момент. Я знаю, что единственная его мечта — это вернуться назад и хотя бы на три секунды раньше проехать это проклятое место. А я все твердила и твержу, что это судьба, значит, так было предначертано, ты остался, а его к себе забрали. Значит, по-иному быть не могло, именно в это время и по этой улице вы должны были проехать.