Овидий в изгнании

Над творческим коллективом нависло неприятное молчание, из тех, что разрешаются, как грозовые тучи, репликами вроде «Я Эдип!» или «Вот мерзавец, от которого погибла Москва!», впоследствии попадающими в карманные пособия по риторике для девиц и сочувствующих.

— Допустим, — безнадежно сказал средний сантехник, — этот… как его…

— Выдропуск, — подсказал младший.

— Да. Этот Выдропуск — это аспирант Федор. И он приезжает, допустим, в Салехард. Ему там официально не рады. Он открывает холодильник…

— Введя пароль, — уточнил младший.

— Да. Введя пароль… А там на полке с огурцами сидит… эта твоя… Лера. Поджав ноги. Синие. И держит в руке, допустим, вареную колбасу. И говорит…

— Так сладко, чуть дыша, — опять уточнил младший.

— Не сбивай… Так вот, говорит: «Если ты, некогда любимый мною, а теперь невыносимый для простого глаза аспирант, не перестанешь искать встреч с моим сыном Георгием, то я сейчас…»

— Что? — поинтересовался младший.

— Ты меня сбил с мысли! — злобно сказал средний. — Сам придумывай, если умный такой, понял? Твоя Лера, в конце концов! И колбаса твоя!

— Извини, Вась, больше не буду. Ну, извини, давай дальше…

— Так вот, — продолжил средний с тяжелой интонацией отложенного, но неразрешенного конфликта. — Короче, между ними происходит разговор о пределах власти родительской. Он говорит: «Как это — не ищи встреч? Это же сын мой! Я его отец!» Она ему: «Не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал! Ты — биологический отец, не стану отрицать, но мальчику нужен другой отец, не биологический, а этот, как его…»

— Клинический? — не утерпев, подсказал младший.

— Нет, — подумал и отверг средний. — Не клинический, а который ходит с сыном в парк есть мороженое. Чувствуя в своей широкой руке его маленькую, доверчивую ладошку.

— Лорд Честерфилд, — констатировал младший. — Завышенные требования.

— Он говорит, — продолжал средний, — «Разве это не я? Разве я не думал о нашем малыше самые нежные думы?» А она: «Ах, это ты! А где был ты, когда у него был коклюш, я всю ночь сидела при нем, глаз не сомкнувши, а в семь утра уходила на работу? А где был ты, когда я его ягелем кормила две недели до зарплаты? А где был ты…»

— Когда от солнца воссияли повсюду новые лучи, — завершил младший и добавил: — А потом она говорит: «Стремнинами путей ты разных прошел ли моря глубину?» В том смысле, что ты к нам поездом или с островов Арктического Института?

— Что он там делал? — насторожился средний.

— А у него обсерватория, — предположил младший. — Изучает он, например, зимней ночью, какое дал Творец пространство небесам.

— Не усугубляй наших проблем космогоническими, — сказал средний. — Итак, Федор говорит: поездом.

— А она тогда: вот и прекрасно, через час идет обратный, а пока пойдем, я тебя ягелем угощу. Как знала, что приедешь, — нарвала свеженького по полярному утру.

— Федор, негодуя, захлопывает дверь холодильника, но вареная колбаса не дает ей закрыться, Лера выскакивает оттуда, ударяет Федора колбасой по голове, потом еще и еще, отчего он тут же решает уехать обратно на острова…

— Вась, ты же говорил, он не оттуда приехал…

— Неважно, на Землю Франца-Иосифа… «Да здравствует император Франц-Иосиф!» — кричит он, спешно покидая сумрачный дом…

— Вась, не перегибай образовательную планку, читатель не оценит, — остерег младший.

— А она, отшвырнув надломленную колбасу, бросается на диван и истошно кричит: «Господи, как же мне это надоело! Как надоело мне это все! Кто бы знал бы!»

Средний сантехник прокричал это, как раненая чайка, и смолк, тяжело дыша.

— Василь, — осторожно сказал Семен Иваныч, — не надо выжимать сердце в чернильницу, это порочный путь. Вон на Мюссе посмотри, до чего дошел человек. На расстоянии надо держаться от сюжета, а то коготок увяз — всю птичку сактировать.

— Правда, Вась, — поддержал младший, — поспокойней. Ну, что нервничать из-за этого романа. Ну, не напишем, в конце концов, и не напишем, во вторник еще мы и знать не знали о нем, и ведать не ведали. Не расстраивайся.

Средний смолчал.

— А я вот интересуюсь, — вступил старший сантехник, видимо намеренный сместить тему, — этот Энгельрих, который инструкции давал, — уважаемый, видимо, в обществе человек — он кто будет по профессии? Я там выражения одного не разобрал в его адрес.

— Могущественный нутрозор, — справился младший.

— По-нашему, рентгенолог, — сказал средний. — Или патологоанатом. Это у Срезневского надо уточнить.

— У нас в семье, — сказал старший, — традиционно велико было уважение к врачам. Чуть ли не богов в них видели. У бабушки был знакомый педиатр, так она, бывало, три раза на дню к нему зайдет спросить, не надо ли ему чего. А отец, так и вовсе без одного-двух ухогорлоносов за стол не садился. Очень уважал это дело. И нам, сыновьям своим, передал эту уважительность.

— Раньше вообще люди были откровеннее, — сказал средний.

— Большое радушие было, — вспомнил старший.

Младший молча расстроился, что ему не довелось застать этого времени.