Овидий в изгнании

— Вы меня, Бога ради, извините, — сказал Генподрядчик, прерывая Платона Александровича, увлеченно рассказывавшего, как Хлебников заглядывал в себя, пытаясь найти, какой нечеловеческой силой он из ничтожества воззвал малопьющего и в общем довольно смирного соседа по лестничной клетке, отравившегося на работе метиловым спиртом вместе с тремя сослуживцами: — время поджимает, скоро петухи запоют.

— Да, петухи, — сказал Дисвицкий, — так прекрасно, эта предутренняя свежесть. В Пилках тоже, знаете, петухи…

— Платон Александрович, — умоляюще сказал Генподрядчик. — Нельзя ли прояснить, что вытекает из рассказанного вами. Мораль сообщите мне, пожалуйста, потому что сюжетную нить я в общих чертах осознал. Хлебникову не судьба написать про финансовые претензии, потому что кто-нибудь все время будет его отвлекать.

— Мораль-то, — промолвил Дисвицкий. — Мораль есть, конечно. Как выразился бы командор, обладающая практической применимостью. Дело в том, что фольклорные практики по центральной России, конечно, себя исчерпали. Все уже расчерчено на диалектные зоны, все былины записаны, прясла вывезены, раскольничьи стихи проанализированы на предмет сатирических приемов. Какой смысл тратить золотое лето на абсурдные разговоры с похотливыми старичками об одном зубе. К морю надо ехать, к морю. Там простор, по которому тосковал Петр. Там девушки бегают по волнам на шпильках, а смуглые юноши ночуют на дне среди кораллов. Там сошедшие со стапелей на берег матросы узнают в проститутках своих родных сестер, оставленных десять лет назад на ферме под Монбельяром, загорелые торговцы, воздевая руки в свидетельство своей умеренности, продают тебе за десять турских грошей то, что стоит один, а молчаливые невольницы разносят гостям шербет, звеня золотыми кольцами на лодыжках. Там морские чудовища претендуют съесть всю гавань, а после переговоров с администрацией порта ограничиваются одной-двумя хорошо одетыми девственницами. Признайтесь, по совести, разве вам не хотелось бросить эти ваши генподряды и уехать за фольклором невесть куда, где валы рокочут и где Фортуна оставляет на сыром песке свои следы пятками вперед? А?

— Это мораль? — уточнил Генподрядчик.

— Она самая, — твердо сказал Дисвицкий. — Если вы сочтете ее безнравственной, бросьте в меня камень. Сразу не попадете — бросьте еще.

— С этим успеется, — машинально сказал Генподрядчик. — Я так понимаю, вы мне это всячески советуете?

— Помилуйте! — вскричал Дисвицкий. — Что значит советую! Настаиваю! Беречь фольклор — это долг порядочного человека! Вот вы, например, помните, чем кончается пословица «С паршивой овцы хоть шерсти клок»?

— Этим и кончается, — нерешительно сказал Генподрядчик.

— Ну вот, пожалуйста, — обратился Дисвицкий за сочувствием неведомо к кому. — Отнюдь! Это лишь начало, за которым стоит, я вам скажу, целая история! История одиночества, надежд и отрезвленья!

Тут Генподрядчик ужаснулся, что сейчас его заставят слушать еще историю отрезвленья, и быстро сказал: «Так ведь я дороги не знаю».

— А я покажу, — радушно сказал Дисвицкий.