Овидий в изгнании

Подросток стучит в окно, призывая Афанасия Степановича, а те не слышат, увлеченные отечественным сериалом «Простые муки и нехитрые радости». Супруга пересказывает супругу пропущенную им серию (персонажи проходят перед ним чередой, клейменные в область бедра и лопатки тавром морального сознания), а заодно сообщает, как они на работе написали письмо в «Телепень», в рубрику «Зритель раздумал», что надо уже оставить Глашу Казарину с Таганским-Кольцевым на всю жизнь, пусть им будет хорошо вместе, они заслужили. Но тут, прерывая плодоносную тему, начинается шоу «Дети капитана Гранта».

– Сорок лет назад, – говорит ведущий, – один молодой тогда еще китаец обучался в Советском Союзе. Живя в Иваново, он познакомился с молодой еще ткачихой Тоней Ивановой. Между ними завязалась любовь. Юноша всячески уговаривал девушку уехать к нему на родину, где у его родителей в деревне был небольшой аптечный киоск, но она боялась оставить страну и бросить маму. Внезапно он был вынужден уехать, и она не сказала ему, что беременна.

– Сейчас сына ее покажут, – догадывается муж. – Или дочь. Нашли, интересно, китайца-то?

– У нас в студии внук Тони Ивановой…

– …внук даже…

– …пятнадцатилетний Павел Алефиренко из Ужгорода. Поди сюда, Паша.

– И не скажешь, что китаец, – отмечает жена. – Так, есть что-то немного калмыцкое в скулах.

– Ты же ведь никогда не видел своего дедушку, да?

Паша говорит, что да.

– Как ты думаешь, Паша, какой он?

Паша мнется и предполагает, что он, наверное, добрый.

– Нам, конечно, пришлось трудно, твоя бабушка, Антонина Порфирьевна, ничего о нем не помнила, помнила только, что он живет где-то на реке Янцзы. Паша! Как ты думаешь, мы могли бы найти твоего дедушку?

Паша оказывается в таких мыслях, что могли бы.

– Ты прав, Паша. Мы, – говорит ведущий далее в камеру, – проверили всех китайцев, живущих вдоль по реке Янцзы, и нашли твоего дедушку. В настоящее время он живет в Хабаровске, в камере предварительного заключения, за попытку незаконного пересечения российской границы через Большехехцирский заповедник. Нам удалось сделать съемку в Хабаровске, и сейчас, Паша, ты сможешь увидеть своего дедушку.

Большой экран в студии освещается, на нем вырисовывается за решеткой лицо старого китайца, изнуренного общением с российскими пограничниками и полозами Шренка в Большехехцирском заповеднике, его черты трясутся, он говорит что-то сокровенное: «Следуя природе, обретают понимание. Почему же не спросить о сущности? к чему сомневаться?» «Твой дедушка любит тебя, – с расстановкой говорит ведущий, – он счастлив тобой, и как только он доделает свои дела в Хабаровске, он тотчас приедет сюда повидаться». Паша сидит недвижно, и слезы беспрепятственно текут из его остекленелых глаз.

Жена тоже плачет.

– Возьмет его теперь к себе в Китай, – сквозь слезы говорит она. – Там сейчас все бурно развивается. Переключи на второй, там «Пляски параличных».

Афанасий Степанович переключает на второй, там показывают большую золотистую рыбу с перистыми плавниками, мягко плывущую вдоль экрана. «Разве “Пляски” уже кончились?» – с удивлением говорит жена. Рыба, словно в замедленном кино, поворачивается лицом в экран и смотрит на Афанасия Степановича своим золото-черным глазом. Он узнает ее, таких разводил его шурин в трехлитровой банке, со смехом пугая их толстым пальцем. Он хочет посмотреть на рыбу поближе и подходит к телевизору, сверху у нее, как и у всех пород, выведенных в бассейне, ракурс выгоднее. Ему вдруг не хватает воздуху, он судорожно сглатывает и окунается головой в телевизор. Там зеленые волокнистые сумерки и пахнет рассолом, его кресло отсюда видно искривленным по нескольким осям. Он делает спиральное движение и соскальзывает в телевизор, задрав ненужные более ноги. Ил со дна встает неслышными столбами навстречу его бурному погружению; минутно заслоняет свет над ним белесое чрево большой рыбы. Прасковья Степановна за стеклом, тронутым ряской, выглядит столь же выпукло-вогнутой, как кресло и ковер с разлатым оленем на стене. Она оказывается у телевизора и, подскочив с несвойственной ее возрасту резвостью, врезается в его мерцающую зыбь позолоченной блесной, и Афанасий Степанович несколько отплывает в сторону кинескопа, давая дорогу ее суматошным плесканьям. Прасковья Степановна больше размером, но Афанасий Степанович изящней, и у него прекрасный зефирный хвост, напоминающий шлейф, с радужными пятнами и глазками, как у редкостной бабочки. Виталик перестает стучать в окно, понимая, что в этом доме ничего не добьешься».